Полицай (это было видно еще и сестре из окна) подошел к Шульге. Пошли вместе, рядом. Ялынка встревожилась было, а потом успокоилась.
— Идут себе рядком да разговаривают ладком. Со стороны глянешь, будто кто-то кого-то ведет, — сказала, обращаясь к Семену. — То ли полицай Романа, то ли Роман полицая… Видать, все-таки полицай подвыпившего Романа… Ну и на здоровье!
А длинный полицай шел рядом с Шульгой, криво улыбаясь.
— Ой, весело тебе что-то, пане Роман!
— А что… — бросил Шульга и сразу же затянул:
— Да, не горять! — нахмурился полицай. — Как говорится, кому весело, а кому и грустно… Про парашютистов этих большевистских не слыхал? Аж сюда уже добираются.
— Ой, загорятся, когда сюда красные дойдут! — долбил свое полицай. — Не слыхал? Говорят, где-то уже вроде бы и на Днепр вышли.
Шульга с пьяной хитростью взглянул исподлобья на полицая и помахал у него под носом большим сплюснутым (когда-то молотком разбил) указательным пальцем:
И можно было истолковать этот жест как угодно. Но, вероятнее всего, так: «Ты меня, пане полицай, за язык не тяни, я человек маленький. Все это мне ни к чему, мое дело сторона…»
Полицай прошел еще немножко рядом, а потом, пожав плечами, отстал.
На следующий день представители терногородской «Молнии» «перекантовали» Семена Лутакова в «Раздолье»…
…Увидев и издали узнав капитана Сапожникова, Семен бросается бежать, ловко, умело перепрыгивая через кусты барбариса.
Замедляет шаг лишь за несколько метров и, как есть, в одних трусах, опустив руки по швам, четко, по-военному отпечатывает шаг. Подходит, останавливается в трех шагах, ест глазами начальство и громко рапортует:
— Товарищ командир десантной группы, старший лейтенант Лутаков прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!
И стоит, будто отлитый из металла. Только улыбка до самых ушей и капельки воды на плечах вспыхивают синими огоньками в солнечных лучах.
— Вольно! — точно так же улыбаясь, командует Сапожников. — Благодарю за службу. — И спрашивает с надеждой и плохо скрываемой тревогой: — Ты один, Семен?..
— К сожалению, один, товарищ Сапожников. А вы?..
— Я-то не один, но…
Однако его речь вдруг прерывает какая-то полная краснощекая смуглянка в зеленом платьице, с толстой косой, уложенной на голове венком.
— Прошу прощения, — говорит она громким степным голосом, обращаясь к своему руководителю. — Виталий Витальевич, возвратился Ромашко. Рассказывает, что хлопцы топтуновские вроде бы какого-то гестаповского шпика поймали. Сначала в погребе держали, а теперь, говорит, собираются «шлепнуть»… Виталий Витальевич, вы же знаете Топтуновых! Не откололи бы чего-нибудь… Передайте, Виталий Витальевич, чтобы без вас не самовольничали… а то мало ли что.
— Хорошо, хорошо, Галинка, — ответил Виталий Витальевич. — А что же говорит он?
— Кто?
— Ну, тот, задержанный?
— Говорит, что парашютист…
Виталий Витальевич поворачивается лицом к Сапожникову и, устало улыбаясь, говорит:
— Верите, товарищ капитан, за эти два дня всюду развелось столько «советских парашютистов»! Десятками! Настоящих не разыскали, а гестаповских хоть пруд пруди… А у нас там, у Топтуна, важная запасная база. — И снова к девушке: — Хорошо, хорошо, Галинка. Тотчас же передай, чтобы не мудрили. Передай, чтобы они, тщательно соблюдая маскировку, привели этого «парашютиста» сюда, к Чабаненко!
ЕФРЕЙТОР НАСТЯ НЕВЕНЧАННАЯ