И всем им в темных оврагах, на глухих дорогах преграждали путь партизаны…
Бродил по селам пьянящий весенний шум, такой же мятежный и волнующий, как весенний разлив. Глаза у полицаев стали испуганными, точно у зайцев. Отвратительная льстивая и виноватая усмешка блуждала на их бледных лицах. А гитлеровцы ходили теперь, как голодные волки, настороженно, трусливо и зло оглядываясь.
Повисла над землей синяя апрельская дымка, мерцающая, прозрачная и радостная. Просторными, широкими стали далекие сиреневые горизонты.
Юрко с Катей часто бродили по берегу. Топтали мясистые сочные стебли ряста, срывали синие колокольчики. На освещенных солнцем холмах собирали притаившиеся в прошлогодней листве первые робкие фиалки. Вдыхали крепкий и пьянящий аромат земли. Катины глаза мечтательно туманились. Девушка часто останавливалась и смотрела вдаль невидящим взглядом. Лицо ее в такие минуты становилось необыкновенно серьезным и взволнованным. Словно прислушивалась к чему-то. Словно ожидала чего-то важного и таинственного.
Все выше и выше взбиралось солнце. От разомлевшей в его лучах земли поднимался легкий пар. С каждым днем все пышнее становилась молодая зеленая поросль. Оделся май яркой зеленью и цветами, одурманил ароматами медовыми.
Не было еще такой весны в жизни Юрка. Хотелось чего-то необычайного, манило куда-то в неведомое, в неизведанное, казалось, что близится великое, крылатое, радостное, кипела в крови молодая сила, жаждала героических дел, подвигов. Верилось, что какие бы преграды ни встали на пути, — переборол, перешагнул, осилил бы их. Ничто не пугало, не представлялось трудным. И будто не замечал раньше, а только сейчас впервые увидел Юрко свою землю в зеленом молодом венке. И любил ее, попираемую чужестранцем, но свою, родную, как мать. Сколько чистой радости давала она!
…Под вечер солнце садилось за далекие синие холмы, заливая пурпуром полнеба. Сиял венчиком край темной тучи над лесом.
Вдоль реки по воде пролегла золотая мерцающая дорожка. Дорожка к счастью. Она влекла, слепила глаза.
Юрко сидел на краю обрыва под цветущим кустом шиповника и всматривался в даль, за реку. Неспокойно было у него на душе: Катя ушла из дому вчера утром и до сих пор не возвратилась. Степан Федорович отправил ее с письмом в соседний район. Кого-то о чем-то хотел предупредить. Должна была вернуться к вечеру, а вот и сегодня нет ее… Теперь постоянно, если Катя куда-нибудь уходила, Юрко очень волновался, однако скрывал это. Ждал ее возвращения с нетерпением и тревогой. А теперь еще и задержалась на целый день! Представлял себе миллион опасностей, которые всюду подстерегали человека на захваченной фашистами земле. Ночью Юрко почти не спал. Днем несколько раз запирал кузницу, бегал к тете Ганне и Степану Федоровичу. Степан Федорович и сам волновался, но виду не подавал. Даже шутил:
— Не вешай носа, зятек. Дочка у меня бедовая!
Это не утешало юношу. Терзался от угрызений совести: надо было самому пойти. Катя ведь еще почти ребенок!
К вечеру не выдержал, отправился далеко за село, к обрывам. Порывался побежать ей навстречу, но не знал, по какой тропинке она пойдет.
Внизу, в густой зелени верб, замелькала красная косынка. Она то исчезала за вербами, то показывалась снова. Что-то теплое шевельнулось у него в груди. Не сбежал, а скатился вниз на берег.
Девушка шла не торопясь. Осторожно ступала по траве босыми ногами. В глазах светилась усталость, лицо посерело от пыли, толстая коса выбилась из-под косынки.
При виде Юрка улыбнулась мягко и утомленно, уголками губ, а из груди вырвался невольный вздох облегчения. И от этой улыбки ему показалось, что кровь в теле всплеснулась и потекла по жилам стремительнее.
И тогда вдруг, будто озаренный светом молнии, Юрко понял, что любит. А Катя видела, как он остановился, глубоко вздохнул и побледнел. Взяла его за руку и молча пошла рядом…
Юрко осунулся и посуровел. Лицо его потемнело, будто обуглилось на солнце. Но еще ярче вспыхнули глаза. Более четкой стала даже нежная линия подбородка. Бесследно исчезли детские ямочки на загорелых щеках. Юрко рвался в настоящий бой. Жгло желание: скорей, скорей! Казалось, что это почувствуют, поймут там, за Днепром, придут и принесут свободу, радость, счастье… Старался сделать как можно больше для того, чтобы ускорить желанную встречу с красноармейцами. И вдруг возникло совсем новое, то, чего не было прежде. Хотелось, чтобы обо всем, что он сделал, знала Катя, чтобы замечала все. Хотелось совершить что-нибудь значительное, большое… во имя ее, в ее честь. Чтоб увидела и поняла, каков он. Чтобы знала, что он ничего не боится и на многое способен. Поэтому брался за самые трудные задания и проделывал невероятные вещи. Не только распространял листовки под носом у жандармов, но и ухитрялся расклеивать их на дверях домов, где жили немцы, и даже на стене помещения жандармерии. Но и этого ему казалось мало.