— Спокойно! — сказал он Кате и неторопливо стал свертывать цигарку. Бумага рвалась, махорка рассыпалась. Юрко разозлился и от этого почувствовал себя увереннее. Катя по-прежнему держала его за локоть. Юрко говорил:
— Подъедем ближе — переставляй бидоны. Ни на что не обращай внимания. Не бойся.
Группа приближалась. Юрко и раньше был уверен, а теперь убедился окончательно; увидев, похолодел. Их было пятеро. Три немца и два полицая в синей форме. Казалось, что время тянется нестерпимо медленно, что лучше не смотреть — скорее пронесет. «Пронесет или не пронесет?» — вертелось в голове. Если будут обыскивать — выход один. Юрко достал из кармана пистолет и положил его в солому под себя. Начнут копаться в телеге — будет бить сверху в упор. Там уже все равно.
— А ты при первом выстреле хлестни по лошадям, — велел Кате. — Не растеряешься?
— Я думаю, нет…
— Ну вот… Не «я думаю», а так и сделай.
Сжал ее руку, подбодряя, словно хотел передать свои силы.
Катя начала переставлять бидоны. Он оглядывался, смотрел по сторонам, в землю, на спины лошадей, только не на тех…
Когда прозвучало первое «хальт»[3], Юрко, внимательно глядя на свои руки, все еще крутил цигарку.
— Стой, говорят тебе! — крикнул полицай.
Юрко медленно натянул вожжи, и лошади остановились.
Все они стояли с той стороны телеги, где сидел юноша.
— Партисан? — не то в шутку, не то серьезно спросил высокий эсэсовец с непокрытой головой и расстегнутым воротом.
Юрко широко улыбнулся:
— Здравствуйте! — И как ни в чем не бывало потянулся, чтобы прикурить, к невысокому, коренастому полицаю с густыми рыжими усами. Полицай, наверное от неожиданности, протянул руку с папиросой. Юрко не смог сдержать мелкой, едва заметной дрожи в руках и страшно на себя рассердился.
— Куда?
— В Качуринцы.
— Что везешь?
— Молоко на маслозавод.
— А почему так поздно?
— Лошадей не было. С утра куда-то полицаев возили.
— Млеко? — оживился высокий эсэсовец и схватил Катю за руку. Она осторожно высвободила руку и нахмурилась. Эсэсовец не обратил на это внимания. Отстегнув от пояса алюминиевую кружку, опустил ее в открытый бидон. Потом жадно пил, громко прихлебывая. Двое других тоже стали пить. Полицаи стояли молча, смотрели на немцев: очевидно, не осмеливались последовать их примеру. Не знали, как себя вести.
Высокий эсэсовец допил третью кружку. Рукавом вытер губы.
— Гут млеко, гут фрейлейн!
Хлопнул Катю по спине, громко захохотал.
Юрко закусил губу. Полицаи угодливо хихикали. Эсэсовец побарабанил пальцами по бидону, потом, подтянув ремень винтовки, сделал шаг в сторону.
— Карош млеко! Го-го!
И, обойдя телегу, зашагал вдоль дороги. За ним двинулись остальные.
«Пронесло», — подумал Юрко, ощущая, как спадает нервное напряжение. Дернул вожжи и услышал, как позади перекинулись несколькими словами, но не разобрал о чем. Лошади тронулись с места. Вдруг за спиной резкое:
— Эй, ты, стой! Ты откуда?
Юрко не выдержал. Сам не понимая, что делает, огрел кнутовищем одну лошадь, потом другую. Испуганные лошади понеслись. Загрохотали колеса, загремели бидоны. Те, позади, очевидно, сперва растерялись. Потом несколько голосов слились в грубый крик:
— Стой! Стой! — и злобная ругань.
Раздался оглушительный выстрел. Вскрикнула Катя. Схватил ее одной рукой, не глядя, бросил на солому, прикрыл собой и, втянув голову в плечи, неистово стал хлестать лошадей.
Ничего перед собой не видел, кроме мелькающих копыт и головокружительно убегающей назад дороги. Лошади, словно распластавшись, бешено мчались вперед. Телега отрывалась от земли, подпрыгивала и моталась из стороны в сторону.
За спиной слышен был топот и яростные крики. Выстрелы кромсали воздух. Потом топот затих, и крики стали замирать, с каждой минутой становясь все глуше. Очевидно, преследователи отставали. Но стрельба усиливалась. Пули с визгом вгрызались в бидоны, свистели над головой.
Низко склонившись над грядкой и защищая своим телом Катю, Юрко хлестал лошадей, словно одержимый.
Прошло неизвестно сколько времени — может, час, а может, минута. Юрко скорее ощутил, чем понял, что выстрелы прекратились. Поднял голову. Прямо перед глазами выросла зеленая стена.
Лошади мчались по лесной дороге. Не останавливая их, оглянулся. Фигуры преследователей теперь едва виднелись. Они уже не гнались за ним, даже не стреляли. Потеряв надежду настичь или убить, пошли своей дорогой.