По ее серым щекам текут чистые крупные слезы.
— Береги себя, дитя мое. Вон Петра Вовченка почему-то забрали немцы. Повели куда-то с обоими ребятами. Говорят, будто у него под стрехой оружие какое-то нашли. Может быть, мальчонка сдуру подобрал. А вот видишь… как… Берегись, сынок.
Юрко отводит глаза. Суровеет.
— Я, мама, ненадолго. Дайте мне мешок какой-нибудь. Попытаюсь еще пшеницы из вороха набрать. Немцам меньше останется. Да и к чему нам голодать? Наша ведь.
— Не стоит. Немцы стерегут ее. Не помилуют.
— Ничего. Не беспокойтесь. Сделаю так, что и не заметит никто. А вы пока сходите к тете Ганне, пусть даст нам немного гвоздей. Окна хоть в этой половине застеклю. Зима идет. Умирать-то мы пока не собираемся. А стекло я утром из школы принес. Немцы зимние рамы выбросили.
— Ой, будь осторожен, сынок! Один ты у меня теперь остался. Хозяин… На тебя вся надежда!
— Как-нибудь образуется, — тихо говорит Юрко. И добавляет оживленнее, радостнее: — А знаете, мама, белый султан все-таки удрал от немцев.
II
БРАТ ДМИТРО
…Он просыпается утром с ощущением щемящего беспокойства. Будто вскрикнул кто-то громко и тревожно. Перед раскрытыми глазами мутный, предрассветный, осенний полумрак. Холодный поток воздуха сечет сонное, еще горячее лицо. Юрко поворачивается на бок. Двери хаты и сеней распахнуты настежь. Он видит двор, оголенную ветку груши и часть огорода. Все покрыто синевато-серебристым инеем. Солнце еще не взошло. Воздух мутно-синий. Над порогом, там, где встречается холодная струя с домашним теплом, клубится белый пар. В сенях, по колени окутанная этим паром, мужская фигура. На нем ватные, до блеска засаленные брюки, черный стеганый ватник и заячья шапка-ушанка. Шея завязана теплым шарфом. На плечи этого человека легли жилистые материнские руки с синими, разбитыми работой пальцами. Мать громко всхлипывает.
Юрка сперва бросает в холод, потом в жар. Все тело пронизывает мелкая дрожь — то ли от холода, то ли от волнения.
Порывисто отбрасывает одеяло и приподымается, но так и застывает на кровати. Высокая, крепкая, слегка согнутая фигура человека в ватнике поворачивается к нему лицом и переступает порог. Продолговатое лицо, почерневшие от морозного ветра щеки. Реденькая русая бородка. Желтоватые вислые усы, под ними упрямо сжатые потрескавшиеся губы. Крупный нос. А из-под широких густых бровей такие до боли знакомые, родные глаза.
Теперь они, затуманенные усталостью, едва заметно улыбаются. И тепло, и грустно.
Юрко замер на кровати, словно громом пораженный.
А брат швыряет куда-то в угол войлочные рукавицы, стаскивает с головы заячью шапку и ладонью правой руки приглаживает растрепавшиеся темно-русые волосы. Делает два неторопливых шага и останавливается у кровати. Берет в свои широкие холодные ладони голову мальчика и сжимает ее так, что Юрко ничего не слышит, потом заглядывает в его лучистые, еще сонные глаза.
— А ты, друг, уже взрослый парень. Ну, здравствуй!
Мягкие усы щекочут около носа. Пахнут они морозом и махоркой, холодные губы горячо целуют в щеку, в лоб. На мгновение Юрко кажется себе ребенком. Обхватывает руками крепкую шею брата, прижимается к его груди. Что-то сдавливает горло… С трудом сдерживает готовые политься из глаз слезы — ведь он уже большой. Радость, волнение, страх клокочут в груди. А лицо при этом у него серьезное, озабоченное. Между бровями на лбу появляется вертикальная морщинка.
Юрко торопливо одевается, поглядывая на брата исподлобья с любопытством и тревогой. Брат садится, закуривает и молча внимательно и спокойно смотрит на него.
А Юрко никак не может прийти в себя от радостной неожиданности. Перед ним старший брат Дмитро. Какое счастье! Теперь он не одинок, будет иметь опору. Но вместе с тем он ощущает какую-то досаду и тревогу. Страх за брата, внезапно очутившегося тут, на оккупированной территории. Как? Ведь он партийный и работал в обкоме. Это очень опасно. Не имеет значения то, что Дмитро уехал из села еще в двадцать восьмом году и все время работал в другой области. Все равно страшно и… досадно. Да, досадно, потому что представлял себе его только там, за фронтом. А тут… и радостно ему, и не может избавиться от какой-то настороженности. Морщит лоб, никак не может овладеть собой, стать искренним и откровенным. Вместо того чтобы смотреть брату прямо в глаза, бросает взгляд исподлобья. И не может заставить себя глядеть иначе.
А брат сидит спокойно, курит. Будто ничего особенного не произошло. Похож он теперь больше на портового грузчика, но это мало его изменило. Взгляд тот самый — прямой, сосредоточенный; утомленные, слегка печальные глаза смотрят открыто. Но он молчит и ничего не рассказывает. Юрко хочет и не может, не решается спросить, как он попал сюда. А брат молчит… Потом сам задает какой-то вопрос.