Катя обиженно замолкает. В иронии Юрка ощущается досада. Она не имеет никакого отношения к Кате. Просто девочка коснулась больного места, сказала вслух то, о чем он тайком мечтает. Его самого влечет туда, в синюю, окутанную дымкой таинственности лесную даль. Но брат уже сказал об этом раз и навсегда:
— Нет в этой борьбе крупных и мелких дел. Все хорошо и все нужно, если оно на своем месте. Ведь вовремя предупредить облаву или разгадать замысел врага — все равно что бой выиграть. Люди там, в лесу, должны иметь уши и глаза тут.
Юрко соглашается с братом, но все же загадочная синяя полоска на горизонте манит и влечет к себе, как румяное наливное яблоко, которое мать почему-то не позволила сорвать. Перестав иронизировать, Юрко мечтательно продолжает:
— Хоть бы разочек поглядеть на них…
Катя, задумавшись, не расслышала. Позабыв обиду, говорит:
— А позавчера немцы бомбили там с самолетов…
— Бомбили? Эка невидаль! — презрительно улыбается Юрко. — Жаловался как-то заяц, что хвост ему отбили. Партизаны во время этой бомбежки в Копанках пристрелили жандарма и семь подвод с оружием вывезли.
— Нет, не тогда это было, а в прошлый понедельник…
— Много ты знаешь! — небрежно и слегка надменно бросает Юрко.
Девочка с минуту молчит. Потом энергично встряхивает головой (косы при этом летят на спину) и, сердито воскликнув: «Нечего задаваться!», порывисто направляется к селу. Юрку становится неловко. Он рад был бы исправить свою ошибку, но его останавливает непонятное и ненужное сознание собственного достоинства, а главное — неизвестно, как можно выйти из этого положения, какие найти слова. Поэтому молча плетется сзади.
Солнце скрылось за лесом. Над горизонтом в багряном небесном океане плавают сиреневые облачка. От реки веет прохладой. Уже в селе, что-то вспомнив, Юрко бегом догоняет Катю. Говорит на ходу так, будто продолжает разговор:
— Скажешь, но учти, с глазу на глаз, Степану Федоровичу… Слышал я, что на завтра почему-то вызывают в район всех сельских полицаев. Не облава ли? А я сейчас к Дмитру…
— Сама знаю, как говорить надо, — не оборачиваясь, сердито отвечает она.
Несмотря на то что Юрку еще не минуло шестнадцати лет, вел он себя и держался, как взрослый человек. Со стороны это иной раз казалось немного смешным, мальчишеским. Смешное удивительно быстро подмечала наблюдательная, острая на язык Катя и никогда не упускала случая поддразнить. Тем не менее Юрко за год возмужал и сильно вытянулся. Тревожная, полная опасности и риска жизнь закаляла волю и характер. По совету и с помощью Дмитра и Сашка он с Толей Биланом сколотил из своих сверстников подпольную молодежную группу. Все товарищи, хотя их никто не принимал в организацию, считали себя комсомольцами. И Юрко руководил ими: посылал в разведку, распространять сводки Советского Информбюро, на связь. Ребята знали только его, выполняли только его приказы и считали Юрка незаурядным, опытным конспиратором.
В кузницу часто наведывались люди; если не было в это время посторонних, горячо толковали о том, что больше всего мучило и волновало: о жизни, о фронте, о партизанах, о фашистах. Раздувая мехи или придерживая клещами кусок раскаленного железа, Юрко, не принимая участия в разговорах, внимательно ко всему прислушивался. Иногда по его губам скользила загадочная улыбка. Улыбка человека, знающего больше, чем его собеседники. О многом они рассуждали наивно, вслепую, не имея представления об истинном положении. Иной раз о событиях на фронте судили на основании случайных, где-то мельком услышанных фраз и собственного домысла.
Не зря улыбался Юрко: он знал все. Впитывая в себя каждую новость, каждую услышанную весточку, прочитанную где-то мысль, как губка впитывает воду, — он едва сдерживался, чтобы не вставить слова, которое все объяснило бы. Да что там слово! Он мог бы сейчас прочесть этим жадным до новостей пожилым крестьянам целую лекцию о том, что происходит на свете, особенно на фронте. Он знал и делал многое такое, что, если бы об этом стало известно посетителям кузницы, они разинули бы рты от удивления. Когда кто-нибудь из них как первейшую новость сообщал, что немцы уже в Баку или, наоборот, что наши вместе с американцами уже высадились во Франции и что он «собственными глазами» видел, как партизаны разъезжали по селу в форме немецких генералов, — Юрко, поглядывая на говорившего, часто думал: «А что, если бы рассказать, где был этой ночью я? Представляю себе, как вытянулось бы твое лицо! Глаза на лоб вылезли бы!»
Но обязанности его в кузнице заключались в том, чтобы раздувать мехи и помалкивать. Брат сам знал, когда можно ввернуть нужное словечко. А Юрку это запрещалось. Этой ночью он был, собственно, не так уж и далеко. Успел лишь обежать три ближайших села. Называлось это — «сходить на участок». В последнее время брат доверил ему несложное, но важное дело. Когда Дмитро что-либо получал, Юрко должен был запрятать это поблизости так, чтобы точно запомнить место и, в случае надобности, выдать. Дело, в общем, не сложное, но хлопотливое и опасное. Иногда приходилось запрятанную вещь переносить с места на место по два-три раза в сутки. И днем, и ночью…