— Сиди, раз сыну тебя не жаль. А пожалеет — придет.
Было у матери четверо сыновей. И осталась она в старости одинокой — слабая, беспомощная, за колючей проволокой. Чужие люди из жалости ломоть хлеба передавали, чтобы не умерла. Смеялись полицаи. А она молчала, радовалась в душе, что не сыновья, а сама она здесь, за проволокой…
Юрко лежал на чердаке у Галины Петровны возле дымохода, забравшись в сено. Уже вторые сутки. Здесь было сумрачно и прохладно. Пахло перегретой на солнце соломой и еще чем-то заплесневевшим и залежалым. Сквозь щель между стропилами пробивался тоненький лучик солнца. Острым лезвием он прорезал мрак и расплывчатым пятном ложился на дымоход. В полосе света клубились мириады пылинок.
Трудно было Юрку лежать так и скучно. Думал, что, когда спадет волна мобилизации, гитлеровцы успокоятся и отпустят мать. Надеялся, что о нем забудут, а он тем временем дождется весточки от Дмитра.
Долго размышляет Юрко о своем положении, потом поворачивается на другой бок и снова берется за «Гулливера». Подставляет книгу под солнечный лучик, словно под фонарь, и, перелистывая страницу за страницей, читает.
Книга эта, старая, знакомая до последней буквы, много раз читана-перечитана. Другой не нашлось. Спасибо, что хоть ее принесла Галина Петровна.
Удивительная она, эта Галина Петровна. Живет одиноко у бабки Ковалихи. Тихая, всегда спокойная. Кажется, что страха никогда не ощущает и не волнуется никогда, хоть и подстерегает ее на каждом шагу опасность. Чтобы отвести фашистам глаза и как-то существовать, Галина Петровна время от времени выходит на работу в «общественное хозяйство». А дома у нее радиоприемник есть. Если в село долго не попадают листовки, она переписывает на машинке сводки Советского Информбюро. С помощью Юрка, Толи и Вити распространяет их среди населения. Да разве только это? Ведь теперь, когда в селе нет ни Дмитра, ни Сашка, все связи сосредоточены в ее руках. Галина Петровна считает, что ей безопаснее вести эту работу, чем Степану Федоровичу. Именно ей, а не Степану Федоровичу удобнее наблюдать за фашистами и все важное передавать потом в отряд. Свою работу выполняет спокойно, без суеты.
— Чего тут бояться? — говорит она иной раз. — Это ведь не на фронте и не в отряде. Там люди воюют по-настоящему. Там — опасность.
Вот и теперь, спасая молодежь от каторги, сколько забот на свои плечи взвалила, сколько раз опасности подвергалась, скольких ловушек избежала! А сама всегда оставалась бодрой. Только осунулась в последнее время, да гуще стала сеть морщинок у глаз.
Настал час, и Юрко тоже пришел к учительнице, и Галина Петровна спрятала его у себя на чердаке. Только теперь, во время вынужденного безделья, представил себе Юрко ее жизнь и поразился ей, почувствовал еще большее уважение. Вот тебе и «нечего бояться!». Ведь живет словно на мине, которая может взорваться в любую минуту. Кто-нибудь проговорится нечаянно, кто-нибудь не выдержит, если схватят. А может, полицаи сами нападут на след… Нет, лучше уж в отряде, чем такая «спокойная» жизнь!
Но когда Юрко спрашивал, почему бы ей и впрямь не пойти в отряд, она неизменно говорила: «Не всем же быть в отряде. Надо кому-нибудь и здесь работать».
Юрко отложил книгу и задумался.
В сенях что-то тихо стукнуло. По лестнице осторожно поднималась Галина Петровна.
— Юрко, как ты там?
— Ничего, спасибо. Только я тут скоро умру от тоски.
— Потерпи!..
Учительница взобралась на чердак, поставила перед юношей миску, хлеб. Присела рядом.
— Поешь.
— Не хочется… Есть новости?
— Наши освободили Харьков. Повеселело на фронте.
— А я тут отлеживаюсь…
— Степан Федорович велел сидеть.
— Мать не отпускают?
— Нет. Уж и не знаю, как быть.
— А мне ждать?!
— Ничего не поделаешь. Приходится иной раз.
Ждал Юрко еще два дня. Мать не выпускали, и не было надежды, что выпустят. Она сидела за колючей проволокой, полицаи издевались над ней, старой и беспомощной. При одной мысли об этом Юрка трясло как в лихорадке. Он не мог, не имел права причинять матери такие страдания! Было ему больно, и горько, и совестно сидеть сложа руки. Утром, когда Галина Петровна принесла ему поесть, он поднялся с сена злой, суровый, решительный.
— Не выдержу я, Галина Петровна. Пойду.
— Куда? Дмитро еще ничего не передавая.
— Не туда. В полицию пойду. Пусть освободят маму.
Галина Петровна вздохнула:
— Как же это ты? Опомнись!
— А что они со мной сделают? Ничего! Мама старая и больная, а я молодой и здоровый. Ну, проеду несколько десятков километров, а потом удеру, и все. Что мне, впервой? Пойду!..