— Погоди, я со Степаном Федоровичем посоветуюсь.
Юрко согласился подождать еще день.
Мать по-прежнему не освобождали. Степан Федорович поколебался и, наконец, надеясь на сообразительность юноши, дал согласие.
В тот же день Юрко явился к старосте. Мать выпустили, а его посадили.
Пересыльный пункт для молодежи, которую фашистам удалось выловить, устроили в помещении школы. Школа невольно напоминала прошлое — годы учебы, первые детские радости.
Спал Юрко в широком коридоре, на полу. Часами бродил из класса в класс, открывая то одни двери, то другие, места себе не находил от тоски.
Даже этот затоптанный пол — сколько он будил теплых воспоминаний! Как-то зимой они, малыши-второклассники, налили тут воды и распахнули двери. Когда вода замерзла, устроили каток. Галина Петровна отругала их как следует и написала записки родителям. А вон там, где возвышение, была школьная сцена. По праздникам Юрко декламировал с этой сцены стихи. Он до сих пор помнит, как читал «Кавказ» Шевченко, как сбился посредине и стал читать с самого начала. Все смеялись, Галина Петровна сердилась, а потом все дружно аплодировали. Так же дружно хлопали в ладоши и тогда, когда он декламировал стихи «На баррикаде» — о парижском мальчике-коммунаре…
В классе с высаженной дверью когда-то занимался художественный кружок. Тут впервые смешивались краски, из которых на бумаге возникали чудесные рисунки. Тут впервые раскрывались законы искусства, впервые детей волновали радости и муки самостоятельного творчества. Все стены класса были увешаны рисунками. Теперь эти стены почернели, покрылись грязью, исклеваны пулями. На полу окурки немецких сигарет, стрелянные гильзы. Углы затянуты паутиной. Окна с выбитыми рамами опутаны колючей проволокой.
В классе с тремя большими окнами его принимали в пионеры, а вон в той комнате он впервые услышал стихи Франко — «Каменярі». Их прочла Галина Петровна. В соседней комнате висели географические карты, в углу стоял большой глобус. Юрко именно тут узнал о том, что земля круглая, что она вертится. Узнал, что большое красное пространство на географической карте — его Родина… Когда-то здесь звенели молодые веселые голоса. А вот теперь уныло, холодно и грязно…
Школу, в которой он учился, мечтал, познавал жизнь, восхищался подвигами Чапаева и Щорса, Корчагина и Морозова, где праздновал радостные дни Первомая и Октября, где к его услугам была библиотека, книги, рассказывавшие ему обо всем мире, — школу, ставшую для него таким дорогим и родным местом, фашисты испоганили, превратили сперва в казарму, а потом в тюрьму.
Вот еще один класс. Тут был настоящий краеведческий музей, созданный учениками и учителями…
Нет, лучше не вспоминать. Искалеченная, с высаженными дверьми и окнами школа кажется теперь такой убогой, что Юрка охватывает жалость к ней, словно к живому существу. Она кажется ему человеком, как и он, попавшим в фашистскую неволю. Когда-нибудь она снова оживет и опять станет светлой и красивой. Но теперь лучше не думать об этом. Скорее бы уже забрали отсюда!..
В школе Юрко просидел неделю. Фашисты подбирали для отправки определенное количество людей. Потом всех выловленных отвезли в областной город. Провожая Юрко, мать рыдала, хваталась руками за колеса подводы. Фашисты орали на нее, отталкивали прикладами. Юрко, едва сдерживая бешенство и глотая слезы, просил:
— Мама, ведь я говорил вам. Идите, мама, домой, не убивайтесь.
Не слушала. Уже за околицу села выехали, а она все бежала, волосы на себе рвала. Глядя на нее, все женщины рыдали, открыто и громко проклинали фашистов.
В городе их для вида осмотрела медкомиссия. Отметили в списке по номерам, сдали конвою, посадили в темную теплушку.
Казалось, верх взяли фашисты. Но за Винницей, километрах в ста, ребята высадили доски в вагоне, вырвались на волю и разлетелись кто куда.
Немцы-конвоиры не очень-то огорчились. Им что! «Этих желторотых все равно дома опять поймают. А мы пока их вещи, что в вагоне остались, поделим».
«Подавитесь!» — думал Юрко, оставляя пальто и мешок, приготовленный матерью в дальнюю дорогу. Бросил, чтобы не мешали. Целую неделю, голодный и раздетый, пробирался напрямик, держась подальше от сел. Днем отдыхал в лесу или в поле под копнами, а ночью крался волчьими тропками.
За ним никто не гнался. Во всех списках на бирже значился уже отправленным в Германию. А конвоиры поезд возвращать не станут, чтобы ловить его.
Успокоилась и полиция в районе. Сбыла пленников с рук и из головы выбросила.