(37) Поскольку эдикт преторов об оценке несправедливости ты считаешь более достойным одобрения, я хочу, чтобы ты знал, что само это возмездие также обычно обязательно подвергалось оценке судьи. (38) Ибо если виновный, который не хотел договориться, не подчинялся судье, наложившему на него возмездие по закону талиона, то судья, оценив тяжбу, приговаривал человека к уплате денег, и, таким образом, если подсудимому и договор казался тяжелым, и возмездие жестоким, суровая норма закона позволяла вновь прибегнуть к денежному штрафу. (39) Мне остается ответить относительно расчленения и разделения тела, что показалось тебе самым чудовищным.
Упражняя и взращивая все виды добродетелей, римский народ из малого источника быстро поднялся до значительной величины, но из всех добродетелей более всего и главным образом он взращивал верность и почитал ее священной как в частных делах, так и в общественных.
(40) Так, консулов, славнейших мужей, он отдал врагам ради утверждения общественной честности; так, клиента, которому обещали защиту, постановил он считать дороже близких и охранять его от родственников, и никакое злодейство не следует считать хуже, чем если будет доказано, что кто-то [ради прибыли] подверг клиента разделу (clientem divisui habuisse). [1367] (41) Честность же эту наши предки считали священной не только при исполнении должностей, но также и в деловых соглашениях, и особенно при займах денег и торговле; ибо они полагали, что исчезнет это помощь при временной неплатежеспособности, необходимая для общественной жизни, если вероломство должников избегнет суровой кары.
(42) Итак, осужденным за долги, которые они [обвиняемые] признали, давалось тридцать дней на поиск денег для уплаты. (43) Такие дни децемвиры назвали justi (справедливыми), словно это было некое временное прекращение судопроизводства (justitium), [1368] то есть остановка и задержка суда в течение этих дней, и в эти дни никаких дел с должниками в суде вести было нельзя. (44) Затем, если [должники] не уплатили долг, их вызывали к претору, и тот приговаривал их к тому наказанию, которое вынес суд; при этом их связывали или сковывали. (45) Ибо так, я полагаю, гласит закон:
„После того как [обвиняемый] признал долг и ему вынесен приговор по закону, пусть [у него] будет тридцать "справедливых" дней. Затем пусть он будет взят под стражу и отведен в суд. Если [должник] не исполнит то, к чему присужден, [1369] и никто в суде не освободит его от ответственности, пусть [истец] ведет его к себе и наложит на него колодки или оковы весом не меньше пятнадцати фунтов, а если пожелает, то и больше. Если [должник] хочет, пусть живет на свое. Если не живет на свое, пусть тот, кто держит его в оковах, дает фунт муки в день, а при желании и больше". [1370]
(46) В то же время было и право соглашения; если [стороны] не договаривались миром, то [должников] содержали в оковах шестьдесят дней. (47) В течение этого срока их три раза подряд в базарные дни приводили к претору на место народных собраний, объявляя при этом, какая сумма с них взыскивается. В третьи нундины [1371] их предавали смерти или продавали за Тибр в чужие края. [1372]
(48) Но эту смертную казнь они демонстративной суровостью сделали чудовищной и неизбежно наводящей страх неслыханными ужасами, как я сказал, ради укрепления честности. Ибо если таких, кому виновный был должен, было много, то им позволяли, если они захотят, рассечь и разделить тело присужденного им человека. (49) При этом я произнесу и сами слова закона, чтобы ты не считал, что я боюсь этого зла: "В третьи нундины пусть разрежут [должника] на части. (50) Если отсекут больше или меньше, пусть это не будет вменено им [в вину]". [1373] Действительно, нет ничего более дикого, ничего более ужасного, если только, как в самом деле оказывается, такая жестокость наказания не была объявлена этим решением для того, чтобы никогда не доходить до нее. (51) Ибо мы видим, что и теперь к заключению в оковы приговаривают весьма многих, поскольку для совершенно пропащих людей это наказание не является серьезным [сдерживающим фактором], (52) ноя, по крайней мере, никогда не читал и не слышал, чтобы в старину кто-либо был разрезан, [1374] потому что суровостью этого наказания нельзя пренебречь. (53) Разве ты думаешь, Фаворин, что если бы та из Двенадцати таблиц, где говорится о наказании за лжесвидетельство, [1375] не была отменена, и если бы теперь, как и прежде, уличенных в даче ложных показаний сбрасывали с Тарпейской скалы, лжесвидетельствующих было бы столь же много, сколько мы видим? В большинстве случаев суровость кары за преступление — мера, способствующая организации хорошей и надежной жизни. (54) История о Меттии Фуфетии Альбанском нам, хоть и не часто читающим такого рода книги, хорошо известна. Он, вероломно разорвавший договор и соглашение с царем римского народа, был привязан к двум квадригам, устремившимся в разные стороны, и разорван на части. Кто станет отрицать, что это неслыханное и ужасное наказание? Но послушай, что говорит утонченнейший поэт:
1368
27 Ср.: Noct. Att., XV, 13, 11; Геллий объясняет здесь слово justi, обычно понимаемое как прилагательное Justus (справедливый, полагающийся по закону), в качестве эквивалента justitium.
1371
30 Нундины (рыночные дни) — последние дни римской восьмидневной недели, когда крестьяне приходили в город.