— И какое наказание ты сочтешь подходящим? — спросил Руа.
— Нарыв, если его не устранить, вырастет и распространится по всему племени, поэтому наказание может быть только одно.
Ропот, смешанный с ржанием лошадей, пронесся по рядам собравшихся, пронесся — и постепенно стих. Руа вопросительно взглянул на тех, кому предстояло вершить суд.
— Если кто-то из вас имеет что сказать, пусть выступит сейчас.
— Флавий, друг мой, — пророкотал Аттила, обращаясь скорее к Аэцию, нежели к остальным членам Совета, — мы многое пережили вместе. Мы оба, ты и я, много раз совершали такое, чего, казалось бы, делать не стоило, — и в итоге оказывались правы. Дело это крайне специфическое, и поэтому, полагаю, мы можем проявить милосердие. Не сомневаюсь, урок эти парни усвоили. Клянусь тебе, клянусь своей честью и Священным Скимитаром, — подобного больше не повторится. — Его широкое монголоидное лицо сморщилось, брови насупились. — В конце концов, — продолжил Аттила, и в голосе его проскользнули просящие нотки, — они всего лишь дети.
В ответ Аэций лишь бесстрастно пожал плечами.
— Ответь мне, действительно ли ты хочешь, чтобы все из них были приговорены к смерти? Возможно ли, что ты, мой друг и гость, согласишься на то, чтобы был брошен жребий? — Аттила с мольбой заглянул в глаза полководца. — Вчера, Флавий, ты спас мне жизнь. Прошу тебя, не делай мой долг большим, чем он есть, заставляя умолять тебя.
— Пусть будет так, как ты просишь, друг, — произнес Аэций, отведя глаза в сторону.
Судьбу виновных решал жребий. Подсудимым развязали руки, в большой глиняный кувшин бросили десять камней — семь черных и три белых, и пустили его по кругу. Белый голыш означал смерть. Когда пришел черед Барсиха, он отыскал глазами Карпилиона, и лишь затем вытащил сжатую в кулак руку из кувшина. Несколько секунд, словно прощаясь, пожирали они друг друга полными слез глазами, затем Барсих разжал кулак. Предчувствие их не обмануло — камень был белым.
Молча собравшиеся на вершине утеса, где и должны были привести в исполнение приговор, гунны наблюдали за тем, как вели троих приговоренных к стапятидесятиметровой пропасти. Уже стоя на краю обрыва, двое юношей принялись умолять о пощаде и плакать, взывая к матерям. Их крики не стихали все то время, что они летели в бездну. Барсих же попросил сопровождавших его стражников лишь об одном: развязать ему руки, чтобы он смог умереть достойно. Когда же его просьба была исполнена, невозмутимо подошел к выступу и решительно шагнул в пучину…
— Кому была нужна его смерть, отец? — в глазах Карпилиона стояли слезы.
— Когда-нибудь ты и сам это поймешь, — тихо произнес Аэций, приобняв сына за плечи. — Пока тот или иной народ силен и отважен, у него есть шанс выжить. Именно так — и никак иначе. Нам, римлянам, следовало бы об этом помнить.
К любви и восхищению, которые Карпилион всегда испытывал к своему отцу, добавилось еще одно, незваное, чувство. Страх.
Глава 4
Сам же Атаульф был тяжело ранен в бою [у Марселя, в 413. — Примеч. авт.] доблестным Бонифацием.
Возвращаясь домой из императорского дворца, полководец Флавий Аэций, магистр конницы в Галлии, заместитель командующего армией в Италии, а теперь (благодаря данной ему гуннами власти над Плацидией) еще и комит, пребывал в прекрасном расположении духа. Его кампания против Бонифация проходила даже лучше, чем он рассчитывал. Не более часу назад Плацидия заверила его, что тотчас же, с самым быстрым курьером, в Африку уйдет императорский приказ, отзывающий Бонифация в Италию. Подумать только: Бонифация — фактического правителя Африки и командующего всеми ее военными силами, грозу варваров; друга духовенства, особенно — Августина, праведного епископа Гиппона; преданного сторонника Плацидии, остававшегося ей верным во время ее ссылки в Константинополь и недолгого нахождения на престоле узурпатора Иоанна! Комит Африки являлся сейчас единственным препятствием, стоявшим на пути Аэция к верховной власти на Западе. Так всегда было в римском мире (или в любом из двух существовавших теперь римских миров), подумал полководец. В империи никогда не находилось места для двух соперников: Сципион пытался выжить Катона, Октавиан — Марка Антония, Константин — Максенция, Плацидия с Валентинианом противостояли Иоанну. И вот теперь он, Аэций, конкурирует с Бонифацием. И тому, кто выйдет из этой борьбы победителем, достанется либо пурпур императора, либо должность командующего армией. Проигравшего же ждет смерть. (Побежденного противника, потенциальное средоточие нелояльности и недовольства, оставлять в живых крайне опасно.)