— Меня зовут Люций, — ответил он. — Я из Британии.
— Британия, — повторил пришелец. — Там дожди.
— Иногда.
— Часто. Всегда. Но трава зеленая. Отвечай.
Люций кивнул.
— Трава зеленая.
Воин неожиданно ухмыльнулся из-под густых усов и махнул рукой на стены Рима.
— После того, как Рим сгорит, — заявил он, — мы придем в Британию. Наши кони будут пастись на зеленой траве.
Люций мотнул головой.
— Трава в Британии — для моего народа. Наша земля.
Ухмылка воина исчезла так же внезапно, как появилась.
Он подъехал вплотную к Люцию и внимательно уставился на него.
— Ты не боишься, Бывший Римлянин?
Люций снова мотнул головой.
— Не боюсь.
— Почему не боишься? Мы убьем тебя. Отвечай.
Люций вспомнил слова греческого философа: «Как замечательно, должно быть, обладать такой же властью, как ядовитый паук». Но Люций был не из тех, кто заимствует чужие слова. Он сказал свои, простые и правдивые:
— Я не боюсь, потому что я не враг вам. Вы не убьете меня. Я проеду в Рим. У меня там дело. Потом я поплыву домой, в Британию.
— Где зеленая трава?
— Где зеленая трава.
Воин еще немного посмотрел в глаза Люцию. Люций не моргал и не отводил взгляда.
— Ты странный, Бывший Римлянин, — сказал, наконец, гот.
— В этом я не сомневаюсь, — ответил Люций.
Тогда воин отъехал в сторону, обвел рукой своих людей и заорал на них на языке готов. Они расступились, и Люций проехал между ними.
Несколько сотен ярдов отделяло периметр лагеря готов от стен Рима, на достаточном расстоянии от выстрела с обеих сторон. Люций въехал в тень Porta Salaria и прокричал, что желает въехать. Никто не задал ни одного вопроса, и дверь в тяжелых дубовых воротах открылась почти без промедления. Он спешился и прошел внутрь, ведя за собой Туга Бин. Сначала он удивился, почему все прошло так легко, но увидел часового у ворот, и недоумение исчезло. Часовой умирал от голода. Глаза его ввалились и покраснели, а волосы выпадали пучками. Вокруг рта засохла слюна, а губы усохли и съежились. В таком состоянии человек не может нормально соображать. Город находился в отчаянном положении.
Люций вел лошадь вдоль улиц. Вокруг стояло зловоние от голодающих, немытых и, что всего ужаснее, непогребенных тел. Он видел людей, сбившихся в кучки на углах улиц или в тени потемневших переулков, некоторые вытягивали костлявые руки, умоляя о милостыне. Он остановился всего лишь раз, когда наткнулся на тело ребенка лет четырех-пяти, закутанное в лохмотья. Лицо казалось пергаментным, глаза закатились, мухи уже сидели на ввалившихся губах и расслоившемся носе. Этому ребенку столько же лет, сколько и его собственному…
Он скорбно склонил голову и понял, что не может идти дальше. Он отпустил Туга Бин, наклонился и поднял мертвое тельце. Он закрыл ему личико — невозможно было определить, мальчик это или девочка — и положил легкое, как перышко, тельце на обочину, смахнув мух и прикрыв искаженное, пепельное личико углом изодранного плаща. Этого недостаточно, этого всегда недостаточно, но это все, что он мог сделать. И они с Туга Бин пошли дальше.
В целом городе стояла зловещая тишина, разве только иногда доносился долгий, едва слышный вздох, словно город приготовился к смерти. Трупы лежали повсюду, и над ними вились тучи мух. Еще стоял август, и в такую жару Болезнь скоро объявится, наступая на пятки своему возлюбленному жениху, Голоду, чтобы добавить бедствия Риму.
Люций и Туга Бин с полчаса шли по оголодавшим, призрачным улицам. Собравшиеся группки умирающих начинали волноваться и о чем-то говорить, когда они проходили мимо, глядя сверкающими, безумными глазами на упитанные бока Туга Бин. Люций потрепал ее по носу.
И наконец они добрались до Палатинского Холма, до ворот императорского дворца. Часовые здесь, похоже, питались лучше. Он потребовал впустить его, сказав, что пришел от наместника Гераклиана, от колонны, ушедшей в начале месяца в Равенну, и назвал верный пароль. Ждать пришлось долго, но его все же впустили. Он настоял на аудиенции у принцессы Галлы Плацидии, сказав, что у него для нее тайное сообщение от самого наместника Гераклиана. Велели подождать, и он прождал два часа. Он ждал до вечера. Но потом ему сообщили, что принцесса Галла примет его.
— Присмотри за моей лошадью, — крикнул Люций через плечо. — Пока я за ней не вернусь.
Они дали слово.
Четверо вооруженных гвардейцев провели его в Палату Императорских Аудиенций, и там, на королевском великолепии трона из отборного каррарского мрамора, сидела принцесса Галла Плацидия. Рядом с ней стоял евнух Евмолпий.