Она подняла длинные пряди волос своими изящными руками, откинула их за спину и робко улыбнулась мальчику. Они поцеловались. Ее улыбка казалась далекой и болезненной. Она потрогала шрамы на щеках Аттилы, и они снова поцеловались. Одна прядка ее волос, сразу над ухом, была седой, как у старухи. Аттила нежно прикоснулся к этой прядке. Девушка попыталась спрятать ее, но он снова погладил ее волосы с этой странной седой меткой.
Тогда девушка прошептала:
— Моя сестра красивее.
Но он покачал головой и снова поцеловал ее.
Она заглянула ему в глаза, в золотистые раскосые глаза этого странного, чужого мальчика с синими татуировками на щеках, и увидела, что он хочет ее, и от этого ее собственное желание запылало сильнее. Она прижалась к нагретому солнцем стволу, с возбуждением удивилась собственному бесстыдству и медленно задрала юбку, опустив глаза…
Потом, спускаясь по тропинке вниз, в деревню, она оглянулась. Он бессознательно шагнул за ней. И в этот миг даже его глубокая тоска по дому растворилась в тоске по этой тоненькой, бледной девушке с большими грустными глазами. Он едва сумел заставить себя не побежать за ней следом и… и… С той, другой девушкой он ощутил только жаркий, ошеломляющий прилив крови, но эту — эту он почувствовал сердцем, и теперь оно болело, так мучительно и так сладко. Она улыбнулась и помахала ему, и он помахал в ответ. Девушка отвернулась и пошла в деревню.
Он долго смотрел ей вслед даже после того, как она исчезла из вида. Ему так хотелось побежать за ней и защитить ее от других мужчин, и от чудовищ, и от демонов, от ведьм и бурь, и от всего того, что может угрожать этому нежному телу. Он мечтал, чтобы из леса появились волки и медведи, и тогда он сможет побежать и защитить ее, вытащить меч и убить их всех у нее на глазах, даже если ему придется погибнуть при этом. Это будет такая сладкая смерть!
Потом мальчик повернулся и стал подниматься по долгой тропе на север.
Когда он в конце концов вышел из лесов на свободные, поросшие травой, продуваемые ветрами холмы, сердце его в груди бешено подпрыгнуло, а жаркая кровь снова забурлила. Он широко распахнул руки, чтобы обнять сильный, могучий ветер, и заорал над бледной, неприветливой долиной, что хочет завоевать весь мир и иметь в нем любую женщину. Потом побежал, как безумный, и воздух становился все холоднее, обжигая легкие, и кровь бурлила в жилах все сильнее и сильнее, а он смеялся и кричал, поднимаясь все выше и выше в горы.
Ранним утром, вскоре после того, как Аттила покинул деревню, в нее въехал отряд солдат из Палатинского форта недалеко от Равенны. Ими командовал офицер с лицом, настолько перекошенным и изуродованным шрамами, что дети плакали и убегали прочь. Даже косматые деревенские псы визжали и прятались под повозками или под домами.
Он приказал отряду остановиться в центре деревни, рядом с колодцем, крытым тростником Люди, завидев прибывших, потихоньку выходили из своих скромных обиталищ, негромко переговариваясь. Он ничего не сказал, только поднял вверх руку. Его пальцы были унизаны кольцами с печатками. Люди замолчали. Конь под ним переступал с ноги на ногу, и его шумное дыхание далеко разносилось в морозном воздухе. Офицер осмотрелся и заговорил:
— Мы здесь по приказу полководца Гераклиана. Вы укрывали в этой деревне человека, бежавшего от римского закона. Мальчика лет четырнадцати с варварскими татуировками на щеках и спине. Где он?
Люди старались не смотреть друг на друга, но им это плохо удавалось. Офицер замечал все. Он повернулся к дородному декуриону и кивнул. Декурион спрыгнул с коня, вошел в ближайшую хижину и через несколько мгновений вышел из нее с горящей веткой, взятой из очага.
— Я не буду спрашивать два раза, — предупредил офицер. — Отвечайте.
Пухлощекий мельник сказал:
— Мы не знаем такого мальчика, ваша честь. Мы простые…
Офицер кивнул еще двоим своим людям
— Свяжите его.
Они спешились, заломили мельнику руки за спину и туго связали их грубой веревкой. Мельник, несмотря на плотное сложение, не смог сдержать стона боли.
Остальные сельчане в ужасе переглядывались, но ни один не мог выдать человека, так недавно бывшего их гостем. Против этого восставали все их обычаи и законы гостеприимства И в глубине души они приготовились к неминуемому наказанию, которое придется претерпеть за свое дерзкое молчание. Они уже имели дело с теми, кто насаждает римские законы — те появлялись каждый год, чтобы забрать скудный, но тяжело дающийся налог в императорскую казну. После каждого взимания налога они делались беднее и ощущали все больше горечи. Ничто из заплаченной ими дани никогда не возвращалось обратно — ни в виде помощи, ни в виде защиты. Они ничего не видели за свои деньги. И только их спокойная, никому не известная долина сохраняла их от опустошительного воздействия большого мира. За исключением тех случаев, когда к ним являлись представители римского государства.