Небольшая группа таких же рабов и отпущенников шла пешком, и когда кто-нибудь из них слишком близко подходил к одной из запечатанных повозок, тяжелое копье их безмолвных хранителей многозначительно опускалось на плечи римлянина. Кроме того, римляне и византийцы несли еще несколько богато раззолоченных носилок.
Из одних носилок, где раздвижной деревянный ставень был раскрыт со стороны ветра, выглядывала резко очерченная голова, с выражением нетерпеливого ожидания, и когда мимо проскакал богато одетый и вооруженный всадник, сидевший на носилках знаками пытался подозвать его к себе. Всадник этот, статный воин с германской наружностью, казался предводителем всего каравана, часто останавливал коня, выслушивал сообщения арьергарда и гонцов, являвшихся к нему навстречу с севера, и отдавал короткие распоряжения и приказы.
-- Остановись, Эдико! На одно слово! Только на одно! -- вскричал человек из носилок.
Но всадник, не отвечая, промчался мимо.
Повозки медленно и тяжело взбирались на довольно крутую возвышенность. Далеко опередив первую повозку, на самой вершине остановились два всадника в блестящей византийской одежде. На всем продолжении пути они почти не расставались.
Сойдя с коней в ожидании поезда они, беседуя, ходили взад и вперед по холму.
-- Насколько видит глаз, кругом нет ни одного жилья, и вдали нет признаков городских башен или стен. Ни крестьянской избы, ни пастушьей хижины! Ни дерева, ни даже кустарника! Одна лишь степь да болото! Что за пустошь -- это царство гуннов!
-- Они сами превратили его в пустошь, патриций, -- отвечал его спутник, печально качая головой. -- Еще несколько десятков лет тому назад это была богатая, цветущая страна. Здесь были обширные города, красивые виллы с роскошными садами, полными всевозможных плодов, плодородные виноградники и необозримые поля золотой пшеницы. Страна принадлежала римлянам и была населена племенами великого готского народа, остготами и гепидами, ругами и скирами, они умели ограждать себя от вторжения варваров, умели прилежно возделывать почву. Во всех моих странствиях я не встречал лучших земледельцев, чем германцы. Двадцать лет тому назад я проезжал по этой же дороге, как посланник императрицы Пульхерии к королю остготов. Тогда я видел здесь нечто иное. Но ведь с тех пор явились гунны.
-- Но почему же гунны уничтожают то, что сделалось их собственностью.
-- Они должны уничтожать ее, о Максимин! Они не могут поступать иначе. Разве тебе не случалось видеть, в каком виде остается благодатная страна после нашествия на нее саранчи?
-- Ужасный народ! А императоры наши угождают, льстят ему, заискивают перед ним, уступают ему целые области! И все это единственно лишь с целью вытеснить германцев! Это все равно, что призвать стаю волков в овечье стадо для того, чтобы отгонять от него орлов.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Мне до сих пор странно, -- продолжал Максимин, -- что я, честный, благонамеренный, не совершивший никакого преступления, римский гражданин, принужден путешествовать по стране гуннов.
-- Для меня же, -- усмехнулся его спутник, -- еще более удивительно, что я стою здесь, на этом холме, вместо того, чтобы описывать свои прежние посольские поездки, спокойно сидя в уютном кабинете. Вместо этого мне пришлось поневоле пуститься в новое путешествие, и к кому же! К Аттиле! Именем которого матери стращают детей от Тибра до Босфора! Кто знает, вернусь ли я назад к моим запискам и дневнику, в таким безукоризненном порядке лежащем в ящиках библиотеки! Этот гуннский царь оставлял у себя уже многих понравившихся ему посланников. А иногда не возвращались и такие, которые не умели ему понравиться, но в подобных случаях они недолго жили на свете, -- добавил он, полусмеясь полудосадуя, но в то же время с полной покорностью неизбежной судьбе.
-- Прости, друг Приск, -- возразил патриций, -- я знаю, это моя вина, если не будет окончена твоя книга, столь высоко ценимая всеми византийскими учеными...
-- Таких в Византии только семнадцать, ибо только они выказали достаточно образования, чтобы не только хвалить книгу, но и купить ее...
-- Когда император неожиданно повелел мне сопровождать посольство, мне, доселе никогда не пользовавшемуся милостями при дворе..
-- Как можешь ты быть в милости, патриций? Ты ведь оскорбительно честен! Более того, ты неподкупен! Впрочем я не считаю доказательством благосклонности это поручение к степному волку.
-- Прежде всего я написал духовную! Потом я сказал себе: друг Приск должен ехать со мною, иначе я умру на дороге от скуки, от отвращения к обществу моих спутников и от беспомощности в совершенно чуждой мне стране варваров. Приск же, знающий все языки, желанный товарищ всех посланников, знает также все страны и в том числе царство гуннов. Приск пожалеет своего неученого друга...
-- Спасителя его жизни и чести! -- с горячностью пожимая руку сенатора, вскричал обыкновенно холодный, сдержанный ритор. -- Когда несколько лет тому назад величайший негодяй...
-- То есть Хризафиос!
-- Не мог подкупить меня в пользу нашего никуда негодного наместника на персидской границе, его родственника, и донес императору о моих будто бы тайных сношениях с персами, я уже был брошен в темницу бессмертных...
-- Почему называешь ты так государственную тюрьму?
-- Потому что никто не выходит из нее в образе смертного. Тогда ты, презирая всемогущего евнуха, поручился за меня всем своим имуществом, добился моего освобождения и с твоей помощью я в состоянии был доказать мою невиновность Никогда не забуду я этого! И если бы у Аттилы действительно была волчья пасть, как говорят няньки в Византии, для тебя, о Максимин, я готов положить мою голову под его зубы. Но почему именно ты, а никто другой, был избран для этого посольства, еще остается тайной. Как это случилось?
-- Довольно странным образом. Среди ночи я был разбужен рабом по приказанию Вигилия, желавшего немедленно меня видеть. Тебе известно мое глубокое презрение к этому человеку; в первую минуту я отказался. -- Он здесь по повелению императора, -- сказали мне, и через минуту при свете лампады он уже держал передо мною приказ, написанный рукою евнуха и подписанный императором, которым мне предписывалось на следующее же утро отправляться в Пан-нонию, царство гуннов, с Вигилием и посланными Аттилы, для вручения императорского ответа.
-- Ответ этот нелегко нести: он весит много центнеров позора, -проворчал ритор.
-- Чернила на этом предписании еще не успели засохнуть, когда я читал его, значит распоряжение было сделано уже после полуночи императором, Хризафиосом, Вигилием и -- удивительная вещь! -- еще одним.
-- Кем? -- с изумлением спросил Приск.
-- Эдико.
-- Посланником Аттилы? Откуда ты знаешь?
-- Вигилий сказал. Хотел бы я знать, чем этот человек без всяких заслуг сумел расположить к себе императора и даже самого евнуха?
-- Вероятно своей единственной способностью.
-- О чем говоришь ты?
-- Он толмач: кроме латинского и греческого языков он знал язык готский и гуннский. Двуязычный по природе, он владел еще другими языками, так что теперь он может без запинки лгать на шести наречиях, по собственному убеждению или по внушению злобного Хризафиоса.
-- Узнав о вмешательстве Вигилия в мое назначение, я пришел в негодование и спросил его, как он осмелился требовать, чтобы я его сопровождал, зная, какого я мнения о нем. Но Вигилий отвечал, что не он избрал меня своим спутником и что на этом настоял Эдико, требовавший, чтобы ко двору его царя послан был достойнейший из византийских сенаторов, или, по крайней мере, тот, кто таковым считается, -- скромно прибавил старик.