Гервальт схватился за короткий меч, висевший на перевязи.
— Начинай, друг Визигаст, — предложил король Ардарих, прислоняясь к дереву и рукояткой копья удерживая развевающийся по ветру плащ. — А ты, Дагхар, сдерживай себя. Этот алеманский граф рядом со мною стоял на Марне. Там устояли лишь храбрейшие из героев.
— Вы сами знаете, что я скажу, — начал король ругов. — Иго гуннов невыносимо! Когда же оно падет, наконец?
— Когда свергнут его боги, — сказал Гервальт.
— Или мы, — воскликнул Дагхар.
Король Ардарих в раздумьи молчал.
— Так по твоему его можно переносить, граф Гервальт? — спросил Визигаст. — Ты храбр, шваб, ты горд, горд, как весь твой благородный народ. Напоминать ли тебе о том, что ты сам знаешь, что ты терпишь так же, как и мы. Гунн господствует полновластно. Ни Рим, ни Византия не отваживаются на борьбу с ним, ужасом всех стран! Страшного вандала Гейзериха, ужас всех морей, называет он своим братом. Все южные народы от ворот Византии вплоть до Янтарных островов северного моря покорил он себе… И как он господствует! По произволу! По прихоти он иногда великодушен, но лишь прихоть сдерживает его несправедливость, жестокость и вероломство, Ни король не может быть уверен в своем достоинстве, ни поселянин — в жатве, ни даже женщина — в своей невинности. Но безжалостнее всех покоренных им народов угнетает он нас — белокурое, голубоглазое племя, Нас, «германцев», как называют нас римляне, не только хочет он подавить, но и обесчестить.
— Только не меня и не моих гепидов, — сказал спокойно король Ардарих, слегка выпрямляясь.
— Разумеется, — с досадой воскликнул Дагхар, — не тебя и поток еще не остгота Аламера. Вас прославляет он, называя своим копьем и мечом. Вас он уважает, но за какую цену! за что в награду?
— В награду за нашу верность, юный королевич.
— Верность! Это ли высшая слава? Меня учили иному в королевском дворце скиров! — Когда я еще был мальчиком, мой слепой отец, король Дагомут, певал мне бывало, под звуки арфы:
— И хорошо ты научился, юноша, от твоего отца и тому, и другому. Как лучшего певца, как самого славного арфиста тебя прославляют всюду и мужчины и девушки. А как ты храбро действовал мечом против византийцев и склабенов — это я видел сам и сердечно радовался. Научись же теперь еще вот чему: — у старшего учиться не позорно — начало мужества есть верность.
— И это все? — нетерпеливо спросил Дагхар.
— От меня — ему — да!
— Так неужели, друг Ардарих, — вмешался король Визигаст, — ты не чувствуешь никакого сострадания к твоим соплеменникам, соседям и друзьям? — Правда, он не отнял пока у гепидов и остготов принадлежащих им прав, он соблюдает заключенные с ними договоры. Но все остальные? Мои руги, скиры Дагомута, герулы, туркилигни, лангобарды, квады, маркоманы, тюринги, твои швабы, Гервальт, — ведь он с наслаждением по произволу нарушает всякие договоры даже с теми, кто остается ему верным. Вас он уважает, вас награждает богатыми дарами, предоставляет вам участие в добыче, если даже вы и не участвовали в битве… а нас? — Нас он угнетает и отнимает нам принадлежащее. Разве это не возбуждает ненависти и зависти, как ты думаешь?
— Конечно, возбуждает! — вздохнул Ардарих, разглаживая свою седую бороду.
— Он нарочно хочет довести нас, — продолжал король ругов, — до отчаяния, до восстания.
— Чтобы вернее вас уничтожить, — согласился печально Ардарих.
— Для этого он прибавляет к угнетению поругание и позор. Тюринги платили ежегодную дань из трехсот коней, трехсот коров и трехсот свиней. Вдруг он потребовал теперь новой ежегодной дани из трехсот девушек.
— Я убью этого растлителя! — громко вскричал Дагхар.
— Не достанешь его копьем, горячая голова, — возразил Гервальт, махнув рукой. — Его гунны густыми толпами, как пчелы улей, окружают его всюду, на каждом шагу.
— А храбрые тюринги, — допытывался король Ардарих, — уже согласились на такую дань?
— Не знаю, — сказал Визигаст. — Да, несколько лет тому назад, тогда проснулась надежда в сердцах трепещущих народов, они было встрепенулись и подняли голову! Когда там, в Галлии — ты помнишь, друг Ардарих? — трупы остановили течение реки, и ее воды, обагренные кровью, выступили из берегов.
— Мне ли не помнить! — простонал гепид. — Двенадцать тысяч моих гепидов легли там.
— Тогда он, всемогущий впервые должен был отступить.
Благодарение славным вестготам и Аэцию, — воскликнул Дагхар.