— Елизаветы? Но… почему?
— Потому что так зовут княжну Щербатову. Но почему ты так изменился в лице? Что с тобой? Тебе нездоровится?
— Да… голова… и вообще…
— Что «вообще»? Не вообще, а сердце, должно быть?
— Да, и сердце тоже…
— Эх, Александр, Александр! И ты, значит, не лучше других! Ты не только изменяешь мне, но и лжешь прямо в глаза! Стыдись! У тебя хватает смелости только грешить, но твердо, как подобает мужчине и дворянину, сознаться в своем проступке — это тебе не по вкусу?
— Прости, царица! — упал Мамонов на колени.
— Встань, пожалуйста! Ну к чему эти трагические представления? Ты, может быть, думаешь, что я очень огорчена? Пожалуй, мне неприятно, что ты оказался способным на ложь, на подлую трусость… Но в остальном… Разве могу я ждать чего-нибудь хорошего от холодного авантюриста, готового торговать собой ради чинов, наград, подарков? Встаньте, граф Мамонов! Я прощаю вас, но с одним условием!
— Каким, ваше величество?
— С условием, чтобы через неделю вы были уже женаты на обольщенной вами девушке.
— Ваше величество, вам благоугодно шутить?
— Я далеко не расположена шутить с вами, граф, да и не шучу такими вещами. Через неделю княжна Щербатова должна стать графиней Мамоновой или… Ну, да договаривать, наверное, не нужно! Теперь уходите и смотрите, чтобы вы никогда больше не попадались мне на глаза! Я и без того принуждена видеть больше негодяев, чем могу вынести!
Через неделю — это было в июле 1789 года — в дворцовой церкви Царского Села состоялось бракосочетание графа Мамонова и княжны Щербатовой. Императрица простерла свое великодушие до того, что прислала новобрачным обручальные кольца ценностью в 20 000 рублей.
В то же время Мамонову было приказано в тот же вечер выехать с молодой женой из Петербурга.
За четверть часа до отъезда Мамонов получил запечатанный конверт. Он с любопытством вскрыл его и нашел там свой миниатюрный портрет, который государыня постоянно носила на груди. В этом портрете оба глаза были выколоты — такой символической местью императрица удовольствовалась по отношению к изменившему ей фавориту.
Новобрачные отправились в Москву. Их дальнейшая судьба не имеет отношения к течению нашего повествования, но она так характерна для нравов того времени, что мы, с позволения читателя, вкратце остановимся на ней.
XI
Если такая холодная натура, как Мамонов, была в состоянии любить кого бы то ни было, то Елизавету Щербатову он действительно любил. Да иначе оно и быть не могло: он был слишком осторожен, слишком сдержан, чтобы без особо уважительных причин потерять голову и решиться на столь неосторожный шаг, как связь с молоденькой княжной. Но и она любила его всем пылом своего нетронутого сердца, и потому их брак, состоявшийся по приказанию государыни, был для них большим счастьем и радостью.
Поселившись в Москве, они зажили спокойной и счастливой жизнью. Человек, еще недавно бывший почти всесильным фаворитом императрицы, посмевший, несмотря на известную всем ревность Екатерины II, искать счастья на стороне и сумевший добиться его, невольно привлекал всеобщее любопытство. Мамоновых наперебой приглашали, осыпали ласками и знаками внимания.
Но молодые супруги избегали очень часто показываться в свете: они так страстно искали возможности быть наедине, что каждая минута, проведенная на людях, казалась им потерянной. Они очень любили тихие вечера, когда уютно сиделось рядышком в большом удобном кресле, хорошо говорилось…
В этих разговорах немалое место отводилось императрице. Мамоновы забывали, что своим счастьем они обязаны только ей, и изливали на нее целые потоки злобы и ненависти. Муж слишком долго должен был лицемерить и притворяться, чтобы питать добрые чувства к императрице, да и его самолюбивое сердце не могло забыть то презрение, с которым она назвала его авантюристом, торговавшим собой из корыстных целей. А жена была слишком женщиной, чтобы не питать невольной злобы к своей предшественнице.
Однажды, когда они сидели, тесно прижавшись друг к другу, Елизавета Михайловна спросила мужа:
— Скажи, Саша, а ты иногда не сожалеешь о том времени, когда был фаворитом государыни?
— Господи, да я даже и думать-то избегаю об этом ужасном времени! Ты — счастливая женщина, потому что, полюбив меня, не была вынуждена обнимать другого. Но ты и представить себе не можешь, какая мука вечно находиться возле женщины, которую не можешь любить!
— А почему ты не мог любить ее?
— Да ты только подумай, Лиза, за что ее любить?