Бодена слегка вздрогнула при этом имени, молния сверкнула в ее взоре и тут же погасла.
— Державин? — спросила она. — Кто это такой? Я не знаю его!
— Это поручик гвардии и поэт, назначенный ко мне адъютантом. Да ты должна знать его: он жил у меня еще недавно.
— Ах, этот, как его… Гавриил… Я почти не знаю его…
— Он премилый человек, очень забавный собеседник, с ним не соскучишься. Он находится под моим особым покровительством.
— Должно быть, такой же оболтус, как и ты?
— Что ты, что ты! Это совсем другой человек…
Бодена вдруг неожиданно звонко расхохоталась.
— Чего ты? — спросил Потемкин, пораженный этой странной переменой.
— Ах, да какой ты смешной, косоглазик! — засмеялась Бодена. — Сам сознался, что ты оболтус! Я говорю: «Такой же оболтус, как и ты», а ты мне отвечаешь: «Нет, совсем в другом роде»… — И она продолжала весело, звонко хохотать.
Потемкин понял, что в настроении козочки-смуглянки наступил благодетельный перелом, и он с новой энергией принялся расхваливать Державина:
— Державин — славный человек, и я очень рад взять его с собой. У него отличный слог, и он поможет составлять мне реляции о победах, даже… если их не будет. В таких случаях поэты с их воображением и полетом фантазии просто незаменимы. А кроме того, мне настоятельно предложили взять его с собой, потому что некоторым высокопоставленным особам очень нежелательно, чтобы он оставался в Петербурге. Молодой человек имел неосторожность поднять свои взоры слишком высоко.
— Ах, вот как? Так твой адъютант влюбился?
— Да, между нами говоря, ни мало ни много, как в великую княгиню Наталью Алексеевну!
— Ну, а она?
— В том-то и дело, что она тоже чересчур благосклонно посматривает на молодого поэта — во всяком случае, благосклоннее, чем это нравится матушке-царице, которая недавно со свойственной ей проницательностью разгадала скрытую тайну их сердец. Ну так как же, Боденочка, едем в Москву?
— Что же, надо уметь приносить жертвы… Хорошо!
— Милая ты моя козочка, хорошая моя смугляночка! — залепетал обрадованный Потемкин, обнимая Бодену и стараясь поцеловать ее.
Но цыганка вертелась, как угорь, прятала лицо, отбивалась с веселым хохотом и пищала тоном избалованной капризной девочки:
— Отстань, косоглазик… Да ну же… Противный! Григорий, Григо… Гри…
На следующее утро Потемкин с многочисленной свитой несся блестящим поездом в Москву. В первой карете сидел он сам с Боденой, во второй — Бауэрхан и Державин.
VII
На дорогу от Петербурга до Москвы, на которую со всеми удобствами современный путешественник может затратить каких-нибудь двенадцать часов, Потемкину понадобилась целая неделя, что представляло собой «чудо» скорости по тогдашним временам. Прибыв в Москву, он проехал прямо в Кремлевский дворец, где и остановился в царских апартаментах.
Бодена, нездоровье которой — мы догадываемся отчего! — словно рукой сняло, всю дорогу была весела, шутила, смеялась и щебетала, словно пташка. Правда, ревниво оберегаемая Потемкиным, она не имела возможности подвергнуть холодность Державина новому испытанию, но она так любила его, что была счастлива уже тем, что он здесь, близко, что она могла хоть издали, хоть мельком видеть его. Кроме того, она знала, что главной ее соперницей является великая княгиня, лицезрения которой был теперь лишен Державин; ну, а в молодости время и расстояние — великие разлучники, тем более, когда предметом нежного поклонения является такая далекая, такая недоступная звезда. Ведь сердце должно наконец запросить не холодной, воображаемой любви, а действительной, горячей, как молодая кровь, страсти, и в этот момент подле ненаглядного будет она, Бодена. Эх, подвернется еще счастье! И Бодена была весела и довольна.
Но Потемкин был слишком проницателен, чтобы не обеспокоиться этой резкой переменой. Он припоминал, сопоставлял, комбинировал, и неясные подозрения начинали зарождаться в его голове. Решив позондировать почву, он отправил к цыганке в качестве лазутчика врача.
— Ну-с, как поживает моя очаровательная пациентка? — спросил Бауэрхан, входя к Бодене.
— Мне теперь гораздо лучше, — призналась цыганка.
— Разве я не говорил этого заранее? Перемена воздуха действует зачастую гораздо лучше и скорее…
— Чем твоя отвратительная горькая вода? Еще бы!
— Значит, ты теперь уже не мечтаешь о смерти?
— О нет, нет! Я хочу жить, жить для него! — пламенно воскликнула Бодена под напором обуревавших ее чувств.