С лампой в руках она прошла в кухню. На полках поблескивали медные кастрюли, аккуратными рядами выстроились соусники. Посередине стоял длинный, светлый, хорошо отчищенный стол. Огромная черная плита сразу напомнила Лизетт о вечно краснощеком поваре. От раскаленной плиты кухня казалась теплой и уютной. Лизетт любила заглядывать сюда холодным зимним утром.
Вдруг ее поразил звук, исходящий от круглых настенных часов, висящих на стене кухни. Они тикали! Как странно! Возможно, дом кто-то регулярно навещает? Он-то и завел часы. Вся мебель была затянута простынями, но паркет источал слегка уловимый запах свежей восковой мастики. Проведя пальцем по краю стола, девушка не увидела пыли. Вероятно, в завещании бабушки было оговорено, что дом должен содержаться в идеальном состоянии до того дня, когда Лизетт вступит в наследство.
Она прошла по всем комнатам нижнего этажа, обитым лионским шелком в изысканных тонах с изумительнейшими узорами, придававших каждому помещению неповторимую прелесть. Удивительно, но во всех комнатах шли часы! Кресло в салоне, на котором она сидела после похорон бабушки, и перед тем, как, заливаясь слезами, убежать в сад, где ее утешал мсье Люмьер, по-прежнему стояло на своем месте у стены.
Медленно поднявшись по широкой лестнице с причудливо изогнутыми перилами, Лизетт зашла в галерею и спальни. В будуаре бабушки остановилась и напрягла слух: не услышит ли она голоса из прошлого. От ощущения былого присутствия здесь человека, который любил ее и подарил ей счастливое детство, на нее вновь нахлынули воспоминания. Лизетт казалось, что в воздухе еще сохранился легкий аромат любимых бабушкиных духов, которые ежегодно доставлялись ей из Грасса. Лизетт опустилась на софу, обитую розовым бархатом.
– Моя дорогая бабушка! – тяжело вздохнула она. – О, если бы ты была со мной рядом!
Ее спальня показалась ей намного меньше, чем в детстве. В ящиках еще лежали некоторые игрушки. Увидев их, Лизетт не могла удержаться от улыбки и поздоровалась с ними как со старыми друзьями. Ей очень хотелось переночевать в своей детской спаленке, но она все же решила, что намного безопаснее занять одну из комнат для прислуги на чердаке. Это даст ей время спрятаться. Если утром кто-то неожиданно нагрянет в дом для уборки, можно воспользоваться черной лестницей для прислуги и незаметно выскользнуть. Она убедилась, что в ванных комнатах также все в полном порядке – сливные пробки на месте, из кранов идет чистая вода без ржавчины, ватерклозеты работают нормально. Это еще одно доказательство того, что дом регулярно посещается, поскольку он не отключен от водопроводной сети.
В ящике для белья, где обычно хранили постельные принадлежности, переложенные маленькими мешочками с лавандой, Лизетт нашла чистые простыни, наволочки и одеяла. Все необходимое она взяла на чердак. Постелив постель и взбив подушки, улеглась, предавшись своим думам, отгоняя лишь мучительные мысли о дочери. Рана была еще слишком свежа, слишком тяжела, и надо было держаться изо всех сил, чтобы выжить. Сейчас ей придется думать только о самых насущных делах – поисках работы и подходящего временного жилья. Так она незаметно погрузилась в глубокий здоровый сон, а утром была разбужена каким-то шумом, доносившимся снизу. В доме кто-то был. Слышались чьи-то шаги.
Спрыгнув с кровати, Лизетт подошла к двери и услышала, как какая-то женщина что-то бормотала про себя, подметая веником пол. Потом на лестнице раздался другой женский голос:
– Гортензия, ты все закончила?
– Почти все, но на сегодня хватит. Я натерла все полы, – ответила Гортензия.
– Тогда спускайся. Я налила нам с тобой по стаканчику вина.
Лизетт поняла, что они взяли вино из бабушкиного погреба, но в этот момент она не пожалела бы для них никаких деликатесов, ведь они так хорошо ухаживают за домом. Интересно, часто ли они приходят? Лизетт услышала, как женщина по имени Гортензия спустилась на нижний этаж, продолжая бормотать себе что-то под нос, потом исчезла на кухне, закрыв за собой дверь.
Тогда Лизетт молча спустилась в галерею и стала ждать, когда они уйдут. Через четверть часа женщины, не переставая болтать, вышли в вестибюль.
– Сегодня исполнился месяц. Да, Жанна?
– Да, ровно месяц.
Выйдя из дома, они закрыли за собой входную дверь.
Лизетт быстро сбежала вниз и, прильнув к щели в жалюзи, увидела, как женщины запирают ворота. Затем, перекинувшись еще несколькими словами, они разошлись в разные стороны. Прислонившись к стене, Лизетт облегченно вздохнула. Слава Богу, она осталась незамеченной – ведь, несмотря на то, что это был ее дом, тот факт, что она заняла его раньше положенного срока, мог быть веским основанием считать, что она незаконно присвоила себе чужое владение. Женщины могли поднять шум, и тогда неизвестно, что бы сделала ее опекунша Изабель, узнав о случившемся. Если уборщицы вернутся, пусть даже через месяц, ей нельзя оставаться здесь. Лизетт была счастлива снова жить в этом доме, где в каждом помещении царили мир и покой, но она не могла постоянно рисковать.
Забрав сверху купленные вчера продукты, она принесла их на кухню, сварила кофе и устроила себе неприхотливый завтрак. Потом вышла в коридор рядом с кухней и сняла висевшую на крючке связку ключей. Один ключ должен подходить к конюшне, выходящей на боковую улицу, и им открывали заднюю дверь, которой пользовались прислуга и лавочники. Так она сможет ненадолго проникать в дом.
Лизетт прошла вдоль высокого забора по дорожке, которая вела к конюшенному двору и отделяла его от лужайки и цветочных клумб.
Через конюшенный двор она сразу же прошла к калитке, ведущей на улицу, отодвинула засов и после нескольких попыток подобрала нужный ключ, который довольно туго поворачивался в замочной скважине. Надо обязательно капнуть туда масла, подумала Лизетт, чтобы ключ легче проворачивался. Открыв дверь, она выглянула на боковую улицу. На нее не выходили окна соседних домов, так что она осталась незамеченной.
Прежде чем вернуться в дом, она зашла в каретный сарай. Старый экипаж бабушки, укрытый полотнищем, был еще там. Стоял там и прислоненный к стене дамский велосипед, на котором когда-то лихо разъезжала бабушка, увлеченная тогдашней повальной модой на этот вид спорта. Она и Лизетт заразила этим занятием. Ее собственный велосипед – поменьше – тоже сохранился и стоял рядом. Оба покрылись паутиной, но Лизетт не сомневалась, что они еще на ходу. Зайдя в конюшню, она увидела там пустые стойла, в которых когда-то содержались породистые лошади. В детстве она любила кормить их: давала им кусочки сахара и яблоки. Как бы ей хотелось когда-нибудь привести сюда свою дочку, чтобы вместе потрепать лошадь за холку, как в детстве делала она…
При этой мысли Лизетт пронзила такая боль, что девушка невольно вскрикнула и схватилась за виски. Нет! Надо запретить себе думать об этом! Так можно сойти с ума! Однако вопреки ее воле Лизетт охватило такое отчаяние, что бедняжка сжалась в комок, прислонившись к стене конюшни, и разрыдалась от сознания собственного бессилия. Наконец она успокоилась, хотя не могла сдержать слезы, и отправилась на поиски машинного масла. На полке в мастерской рядом с конюшней она нашла небольшую канистру с маслом. Смазав дверной замок в калитке, она вернулась в дом и нагрела воды, чтобы принять ванну.
Она лежала в ванне, пока не остыла вода, и размышляла, как станет жить вдали от ребенка, которого будет любить до последнего вздоха.
Лизетт покинула дом незамеченной и пошла на почту отправить письмо, которое она написала утром Жозефине. В нем она благодарила за щедрый подарок. Следующий визит Лизетт нанесла в бюро вакансий, где ее приняла дородная дама в очках. Рекомендации Лизетт были прочитаны очень внимательно.