— Да всё это произошло буквально за минуту. Надя уходила, отец подхватил в гараже мою пуховую куртку и вышел вместе с ней. Я сначала думал, что он просто так… сейчас вернётся, а он с ней уехал. А зачем — это уже другой вопрос. Наверное, понятно, зачем.
— Ты с ума сошёл.
— Да нет. Что тут такого сумасшедшего? Ты не видела, как он весь вечер её обрабатывал?
— Видела.
— Ну, вот. У него получилось. Молодец. Я за него болел.
— Федь, что ты за гадости говоришь! Он же мой отец.
— И что? Они взрослые люди. Кому от этого плохо?
Ира лежала в полной уверенности, что всё равно не заснёт. Через несколько часов проснётся Наташа, а она всё думает об отце. С Надьки-то что возьмёшь! Ей понравился родственник. Что тут такого? Да и про папу… если разобраться — всё объяснимо. Разве она не знала, что папа ходок, что он всегда делает стойку на симпатичных женщин? Хотя Надя… такая ли уж симпатичная? Красотка? Какой красоткой можно назваться в шестьдесят лет? Просто она представляет собой тип женщины, который может нравиться отцу — ухоженная, женственная, завлекательная, не слишком умная. Ум, с его точки зрения, качество мужское и в даме необязательное, и даже нежелательное, лишающее шарма.
Первое января встретило обычным посленовогодним хмурым утром. Дети встали рано, Наташа уже с шести часов гуляла с Федей внизу. Позавтракали за столом, на котором остались грязные чайные чашки и неряшливо разрезанный торт, потерявший свою красоту и торжественность. Невыспавшиеся родители приехали за детьми только после двенадцати. Отец не возвращался и не звонил. Ирина, конечно, могла бы и сама позвонить Наде, но из упрямства, смешанного с раздражением, не стала. Если бы Надя сама позвонила ей и сказала, мол, забирайте вашего Леонида, она бы, наверное, назло ответила, что не поедет, что Надя сама его забрала и теперь пусть сама и привозит домой. Не тут-то было! Да и сказала бы она так на самом деле или не решилась бы, можно было проверить, только если бы Надя позвонила, но звонка не было. Все разъехались, посуду убрали, и Ирина прилегла отдохнуть. Она не спала всю ночь, и ей хотелось бы уснуть, но беспокойство, что отец не дома, мешало.
Как к дому подъехала машина, она не слышала — наверное, всё-таки задремала. Хлопнула входная дверь. Три часа. Ага, явился. Ира была уверена, что Надя папу привезла, но сама не зашла.
Она спустилась вниз, обещая себе, что ничего не будет у него спрашивать, просто предложит поесть. Но когда увидела его, стоявшего как ни в чём не бывало у открытой дверцы холодильника, ею овладел такой гнев, что она себя не сдержала:
— Где это ты был? — папа резко обернулся, на лице его была усталая улыбка, никакого серьёзного объяснения с дочерью он не планировал.
— Я у Нади был. Федя видел, как мы уехали. Ты что, волновалась?
— При чём тут «волновалась»? Не в этом дело.
— А в чём? Ир, что-то я тебя не понимаю.
— Всё ты прекрасно понимаешь. Не придуривайся.
— Смени тон. В таком тоне я вообще с тобой разговаривать не намерен.
— Как ты мог с ней уйти? Кто она тебе? Если хочешь знать, ты весь вечер вёл себя просто неприлично.
— Захотел и ушёл. Мне для этого надо у тебя разрешения спрашивать? Ты с меня отчёт требуешь? Я уже разбежался перед тобой отчитываться. В чём твоя претензия? Объясни мне толком. Ты меня ещё будешь культуре поведения учить!
— Ты должен быть с семьёй, со мной, с детьми. А ты вился мелким бесом вокруг чужой тётки. Да кто она такая, чтобы ты нас на неё променял? Что за удовольствие такое?
— Ира, что за мелкая ревность! Не ожидал я от тебя. Вечер был прекрасный, я захотел его продолжить. Надя — обворожительная женщина. Я за ней поухаживал. Чем это тебя обделило? Ты ведь сейчас о себе говоришь, дети и остальные тут ни при чём. Это лично ты недовольна.
— Ты спал с ней?
Отцовское лицо в одну секунду лишилось благодушия. Черты его напряглись, ноздри раздулись, глаза злобно сузились, рот брезгливо скривился:
— А вот это уже не твоё дело! Слышала? Никогда не смей делать мне замечаний. Не смей совать свой нос в мои дела. Поняла меня? Поняла? Я никому никогда этого не позволял, и тебе не позволю.
Ирине захотелось сказать ему что-то резкое, безжалостное, ранить его жёсткими, гневными, но справедливыми словами, но она не посмела. Отцовское «не смей» было таким веским, властным, точно налитым свинцом, что она как-то растерялась. Внезапно ей захотелось заплакать.
— А мама, мама… как ты мог? В Ирином голосе засквозили слёзы. Ты сюда развлекаться пришёл. Развлекаться! А я-то думала… я думала, что ты к нам вернулся, а ты… Бедная мама. Если бы она знала!