— Пап, а помнишь, ты говорил, что можешь там у вас видеть людей? Всё-таки я не понимаю, как?
— А я тебя предупреждал, что это практически невозможно понять. Я там просто чувствую того, кто со мной…
— Я не про «чувствую», а про «вижу».
— Пойми, там, собственно, и нет необходимости видеть. Зачем мне видеть? Я и так могу общаться, тем более что моё видение — это просто образ. Там же нет, как ты понимаешь, ничего материального.
— Ну, это понятно. Но, тем не менее, какой ты видишь образ? Образ человека на момент смерти?
— Нет, зачем? Для меня тот или иной человек запоминаются в тот период жизни, в котором он проявлял себя наиболее ярко, не вообще, а для меня, то есть был для меня особенно значим.
— Приведи мне пример.
— Ну, например, моя мать… Она для меня осталась не той страшной беззубой старухой с обтянутым кожей черепом, а зрелой, деятельной женщиной. Властной, беспокойной, заботливой, во всё вмешивающейся. Ты её такой не знала, а для меня она такая — мать большого семейства. Если я хочу её увидеть, то мне она предстаёт именно такой.
— Подожди, ты сказал, что видел её с её первым мужем. Она же тогда не была матерью семейства.
— Да, с ним она совсем молодая. Я её как бы вижу его глазами, сам-то её такой я не могу помнить, не застал. А маленькие дети, умершие задолго до моего рождения — это её видение, не моё. Они ко мне несколько раз приходили такими, какими она их запомнила. Мальчик был бы похож на меня, но погиб совсем маленьким.
— Откуда ты знаешь, что был бы похож?
— Не могу этого объяснить. Там обостряются чувства и предчувствия, какие-то вещи видятся, хотя в реальной жизни они не имели места.
— Ты про события или про характер?
— Скорее про характер. Я по характеру совсем не похож на моих братьев-близнецов, а на этого кудрявого малыша похож.
— А что бы с ним было, если бы он не умер в неполные пять лет?
— Не знаю. Там возможна невероятная вариативность. На эту тему даже не стоит рассуждать.
— Что ты имеешь в виду?
— Например, я бы мог поступить в академию Жуковского, куда первоначально и собирался, но меня забраковали из-за зрения. Если бы я туда поступил, всё было бы со мной не так. Не было бы в моей жизни ни мамы, ни, тем более, тебя. А всё из-за того, что моё зрение чуть не дотягивало до единицы. Я прекрасно видел, понятия не имел, что не на сто процентов.
— А мама? Ты какой её видишь?
— Опять ты про маму… Ира. Ладно, отвечу, но больше ты меня о ней не спрашивай. Её я вижу совсем ещё молодой, почти девочкой. Она — с Изькой, он тоже молодой, с продувной хитрой мордой. Она и со мной такой была, то есть я тоже её помню во всём блеске её очарования. Я бы, впрочем, её немного по-другому предпочёл бы увидеть: старше, опытнее, более зрелой, точно уж моей, а не его. Но у меня не выходит отдельно на неё посмотреть. Могу их видеть только рядом с Изькой. Ко мне она не приходит, не хочет, что ли…
— Как это — не хочет?
— Так. Я не могу заставить человека быть со мной, если он не хочет. Я вижу их вместе, они чувствуют моё присутствие, но никак не реагируют. Я для них лишний, а там же никто не может лгать, делать вид, соблюдать социальные нормы.
— А разве это хорошо?
— Не знаю. Хорошо и плохо — это для живых, а там всё просто честно.
— А ты виделся с Досей?
— Да, конечно, но общение наше почти прекратилось. Нас связывала мама, оказалось, что мы очень разные люди и друг другу не нужны.
— Как же так? Вы же очень долго были членами одной семьи.
— Понимаю, что ты удивляешься! Не стоит об этом говорить.
Папа ушёл наверх, и больше в этот вечер Ирина его не видела.
Ирина всё время задавалась вопросом, будет ли Мелихов пытаться поддерживать отношения с Надькой. Логично было бы предположить, что будет, но время шло, а он ей не звонил, и она ему тоже не звонила. Хотя наверняка Ира этого знать не могла. Иногда папа оставался дома один и они могли общаться. Несколько раз она порывалась его об этом спросить, но как-то не могла решиться. Попробуй задай ему такой вопрос, быстро пошлёт… И всё-таки однажды она на это решилась: