Отец разговаривал совершенно нормальным голосом, тем голосом, который у него был до операции по удалению обеих связок. Отец заболел раком гортани, долго отказывался от операции, сохранял голос, потом его прооперировали, и он научился разговаривать хрипящим, странным, пугающим людей звуком «из живота». Но сейчас никаких последствий операции заметно не было. Он сел на диван, устало облокотился о спинку и прикрыл глаза. «Пап, может быть, ты хочешь чаю? Я могу дать тебе поесть», — Боже, что она такое несла? Он — мертвец! Какой чай, какое «поесть»? Бред! Но выгнать его Ирина уже не могла.
— Да, я бы выпил чаю. Больше ничего не надо. Я устал. Пойду спать. И вам нужно ложиться. Завтра поговорим.
— Давай, пап, садись сюда к столу.
Надо же, она его «папой» назвала! Как будто так и надо. Ирина суетилась, грела чайник, пододвигала отцу варенье, видела, как он по старинке, как и раньше, отщипывает чайной ложкой кусочки яблока и кладёт их в чашку. Кровать в гостевой комнате на втором этаже была застелена чистым бельём. Ирина показала отцу, где туалет, и они с Федей вернулись в спальню. Ей страшно захотелось спать. Последней Ирининой мыслью было осознание, что отец теперь с ними и что к этому надо привыкать. Наступит завтрашнее утро, они во всём разберутся, или не разберутся… только это ничего не изменит. С ней и со всей её семьёй произошло нечто из ряда вон выходящее, а хорошо это или плохо, Ирина пока не понимала. Она ждала, что Федя что-нибудь скажет, но он предпочёл промолчать. А что он мог сказать? То, чему они стали свидетелями, было слишком огромно и необъяснимо, чтобы сейчас пытаться обсуждать это на бытовом уровне.
Федя уже спал, а Ирина, усилием воли преодолевая страшную сонливость, вышла в коридор и увидела, что дверь гостевой комнаты плотно закрыта, хотя обычно была распахнута. Он её, значит, закрыл. Папа — там. Ира представила его себе спящим в своей обычной, невероятно странной позе: левая рука поддерживает согнутую в локте правую, образуя причудливый угол. Заглянуть в комнату и проверить, так ли он спал, Ира не решилась. Через пару минут она и сама уже спала, спокойно и безмятежно, почти как в детстве.
Утром она проснулась и сразу посмотрела на будильник. Ого, уже 9:30! Феди рядом не было. Ирина сладко потянулась, и уже совсем было собралась позвать мужа, как делала каждое утро: «Мася, мася…», но осознание, что они дома не одни, немедленно внесло коррективы в её утреннее поведение. Ирина лежала под одеялом, и мысль о том, что теперь надо как-то объяснять семье появление отца, представлять его им, заполнила её сознание. Это же нонсенс! Ирина воспринимала происходящее как резко неприятное и не могла с собой ничего поделать. Почему это произошло с ними? Ей казалось, что она будет думать о нонсенсе долго, но более суетные и сиюминутные мысли стряхнули с неё остатки сна. «Папа там, с Федей. Покормил ли он его завтраком, или они меня ждут? Ужас! Неужели отец ничего не ел?» Она наскоро умылась и вышла из спальни. Отец удобно устроился на диване, а Федя включил ему «e-Tvnet». Ира услышала, как муж хвастается возможностями интернета. Отец сдержанно кивал. «Вы уже завтракали?» — Ира почему-то была уверена, что они предпочли ждать её. Отец отвернулся от экрана. Ира смотрела на себя его глазами: пожилая неухоженная тётка, седая, толстая, в старых чёрных домашних брюках. Она сейчас выглядела хуже отца, и он это явно заметил:
— Поздно ты что-то встаёшь. Уже почти 10 часов.
В голосе отца слышалось лёгкое осуждение. Ну да, с его точки зрения это была распущенность. Ира почувствовала себя снова «дочкой», которой надо оправдываться. Странное чувство, непонятно, приятное или нет.
— Пап, я плохо сплю. К тому же, куда мне спешить?
Так и есть, она оправдывается, дочка папина, престарелая.
— Потому и спишь плохо, что поздно встаёшь. Надо раньше ложиться и раньше вставать.
Ха-ха, ничего не изменилось. Папа в своём репертуаре: знает, как надо. Они все вместе спустились вниз, и Федя стал варить кофе. Отец сидел совсем близко в торце стола, между ними. Наливал сливки в кофе, ел бутерброды, спросил, нет ли творога. Творога не было, и отец сказал: «Ладно, неважно». Похвалил свежий хлеб, а Федя начал хвастаться: «я сам пеку» и «варенье у нас своё». Ира улыбалась и прислушивалась к светской беседе мужчин, почти в неё не вмешиваясь, украдкой рассматривая отца. Выглядел он просто прекрасно, лет на шестьдесят с небольшим: подтянутый пожилой мужик, не старик. Никаких следов перенесённой операции. Отец был таким, каким ей всегда хотелось его помнить: не жалким инвалидом с изуродованной шеей, сиплым искусственным голосом, усталым лицом, вечным кашлем, мокротой из стомы, которую приходилось каждую минуту вытирать, а именно пожилым, всё ещё красивым, уверенным в себе джентльменом. Сейчас беседа про варенье и хлеб казалась Ирине пустым и немного раздражающим гарцеванием, искусственно отдаляющим серьёзный разговор. Она ждала, что отец начнёт его сам, но он не начинал. «Интересно, сколько он будет делать вид, что так и надо… всё, мол, нормально: явился с того света, причём в Америку. И что теперь? Должен же он хоть что-то объяснить!» — Ира была готова уже сама начать задавать вопросы, но отец наконец поставил свою чашку и заговорил первым:
— Я знаю, вы удивлены. Я давно умер, похоронен, вернее, кремирован, а сейчас явился. Вы не понимаете, как это может быть, для людей подобное невероятно. Вас мучают вопросы, которые даже трудно сформулировать. И, хотя первым логичным человеческим вопросом можно считать «как это так? Как это происходит?», главный вопрос всё-таки не в том, «как?», а, скорее, «зачем?» Зачем я пришёл к вам?
Я много думал, как вы меня примете? Понимал, что будете ошеломлены, особенно поначалу. Надеялся, что обрадуетесь, но понимал, что вряд ли. Скорее всего, я для всех — непрошеный гость.
— Пап, ну зачем ты так?
— Погоди, Ира, не перебивай меня…
— Я не могу не перебивать. Ты вот всё говоришь: «я думал, понимал, надеялся». Тебя же нет, ты умер. Вот чего я не понимаю, и никто не поймёт. Есть, что ли, «тот свет»? Рай, ад? Никогда не поверю.
— Ира, вряд ли сейчас следует об этом говорить. Ты права, конечно. Для живущих меня давно нет. Всё так. Я должен подумать, как вам это объяснить.
— Ты всё, как ты говоришь, «думал». А что ж не подумал об этом?
— Мне такие вещи кажутся неважными. Я пришёл, и вам надо это принять.
— Легко сказать. Ладно, оставим это. Перейдём к «зачем?» В чём цель… всего этого?
Ира не могла подобрать правильных слов. Весь начавшийся разговор казался ей неправильным. Давно умерший отец, сидящий с ними за завтраком, его тихий, размеренный голос, её собственные неловкие вопросы, в которых сквозила несколько агрессивная растерянность; Федя, явно не желавший принимать участия в их разборках. От ситуации попахивало таким абсурдом, что Ирина поёжилась. Все трое сейчас походили на персонажей современных психоделических пьес: холодные, бездушные диалоги, начисто лишённые человеческих эмоций. Ирина уже и сама не понимала, находилась ли она действительно под властью сумятицы чувств, где всё перемешано, или её интересовала только рациональная составляющая события.
Это же её отец! Она с такой болью пережила его уход, весь её привычный мир внезапно пошатнулся! Эти жуткие похороны, поминки, медали и ордена на подушечках, масса чужих пьяных людей, слегка дурнотное состояние, и она — одна, и нет Феди. Как долго она тогда не могла опомниться! Всё бы отдала, чтобы вернуть отца, чтобы он был рядом! Понимала, что это невозможно, что надо приспосабливаться. А сейчас прошла целая жизнь. Всё отболело, изменилось, нарушилось и восстановилось. И он опять с ними? Зачем? Получается, она не рада? Или рада? Ира не знала. А он? Он ей теперь кто? Тот же ли он ей отец в изменившейся ситуации? Нужен ли он ей? Может, и да, но остальным точно не нужен. Не надо себе лгать. Ничего этого она отцу не сказала, странным образом он не располагал к откровенности. Да она, впрочем, и раньше с ним не откровенничала.
— Ира, нам с тобой надо снова друг к другу привыкнуть. Я никуда не спешу. Буду у вас жить, со всеми познакомлюсь. Всё будет хорошо. Какие у вас на сегодня планы?