– Ну ты же заметил! – очень тихо и как-то по-доброму, мелодично проговорила Леночка, – а у Тонечки твоей красивее, – уже не совсем Леночкиным голосом произнесла она.
У меня заколотилось сердце. Противный и предательский орган. Всегда выдает меня. Леночка тоже умела кидаться шариками.
– При чем тут Тонечка… Антонина, – пробубнил я уже тоже не совсем своим голосом, – Она в Израиль уехала, – то ли бросил я шар покрупнее, то ли сказал глупость.
Леночка удар приняла. Не смутилась. Она смотрела на меня весело и с задоринкой!
– Но ведь приедет же! – улыбалась Леночка.
– Приедет, – без интонации медленно проговорил я. – Что ты на счет чая говорила?
– Тебе к… этой идти, не забыл? – окатила меня Леночка ледяной водой.
– Забыл, – признался я.
«Да она же издевается надо мной, – догадался я. – Играет, как кошка с мышкой!»
Волей судьбы наш разговор прервал звук подъехавшей машины – Лешкиной «Волги». Я очнулся от какого-то сомнамбулического оцепенения. Меня удивило, что Леночка никак не изменилась в лице, также услышав приезд Лешкиной машины.
– Ну что же, – проговорил я голосом вечно обиженного на жизнь ослика Иа-Иа, – коли чаю не дают, пойду на заклание.
– Бедненький, – улыбалась Леночка, – сочувствую тебе. Сейчас она тебе задаст!
– Леночка, – сказал я возвышенным траурным голосом, – никого так не просил… а тебя попрошу! Выполнишь?
Леночка сделала прекрасно испуганные глазки.
– Что надо сделать? – спросила она совершенно серьезно.
– Принеси мне букетик, – продолжал я голосом ослика Иа-Иа, – маленький, дешевый… на мою скромную могилку.
– Дурак! – вспыхнула Леночка.
– Чего это я дурак? – спросил я, понимая, что все идет по программе.
– Ну… дурачок! – сдалась Леночка.
– Ну вот! – возрадовался я. – Это же совсем другое дело! А чай за тобой!
Леночка помолчала. Помолчала ровно столько, сколько нужно.
– Ну, может быть, – подытожила она весь наш разговор.
* * *
Леночка зарядила меня такой энергией, что я, уже с простым интересом к новому, без стука (специально) вошел к мадемуазель Лили в кабинет.
Мадемуазель Лили стояла ко мне… спиной. Стояла у зеркала и, как будто бы выдавливала прыщик. Точно сказать не могу, отвлекла грандиозная… талия.
– А стучаться Вас не научили, молодой человек? – проговорила Лили неожиданно приятным голосом.
– А Вас, мадемуазель, – парировал я довольно грубо – война, так война, – не научили здороваться? Здравствуйте, Лилиана Владимировна, – неожиданно, совершенно без запинки произнес я, понизив голос до эротического уровня.
Мадемуазель Лили улыбнулась так, как улыбнулась бы учительница ученику, признавшемуся ей в любви.
– Здравствуйте… Евгений, кажется?
– Ну, нетрудно было и догадаться, – бумерангом вернул ей ту же улыбку я. – На счет стука. Лилиана Владимировна, – снова удивил я самого себя, – у нас коллектив небольшой. Все, как родные, все «свои». Мы как-то запросто приходим друг к другу. Без стука.
– Я это учту, – уже по-доброму улыбнулась мадемуазель Лили.
По маленьким мимическим движениям я определил, что ей очень понравилось, как четко я произносил сочетание звуков, обозначающим ее имя и ее отчество. Вероятно, мало кто баловал ее таким безупречным произношением. Не зря я тренировался!
Она попросила меня расписаться в ведомостях, сказала, что выделены деньги на спецодежду, что вовсе необязательно ее носить, просто так положено и все такое.
Когда я вышел от нее, у меня сложилось впечатление, что теперь наша жизнь пойдет несколько по-другому. Только вот мне было непонятно, будет ли это ее личная инициатива, или новое веяние придет сверху, но что точно через нее – я не сомневался.
Леночка выглядывала из-за приоткрытой двери.
– Ну как знакомство? – поинтересовалась она, уже предвкушая мой рассказ, начинающийся словами: «Ты представляешь! Ты знаешь! это ужасно!»
– Восхитительная женщина! – воскликнул я. – Мало таких!
Леночка сделала злые глаза. По настоящему злые!
– Ну и пусть она тебя чаем поит, – процедила сквозь зубки Леночка и захлопнула дверь.
Я постоял в недоумении около двери в лабораторию, поскреб в нее по-кошачьи, прислушался. Тишина абсолютная. Махнув рукой, я побрел в мониторку.
«Хороший день сегодня, – почему-то подумал я, – хоть и пасмурный».
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Утром (какого-то) дежурства я проснулся от осторожного, но настырного постукивания в дверь мониторки. У меня очень чуткий сон! Таракан пробежит – я уже за столом и всматриваюсь во что-то в мониторах. Но, надо признаться, этакая чуткость сна моего не во всю ночь распространена равномерно и проявляется в полную меру лишь минут за пять до, обозначенного мною же самим, подъемом. В остальное время ночи (иногда и дня) мой сон богатырского качества. Тут же до подъема оставался целый час.