И никто из нас не удивился тому, какой необычной была наша речь.
Мы пролежали на полу еще какое-то время.
«А ведь она еще ничего не знает, – подумал я, вспоминая всепоглощающий таз нашей новой кадровички, – и я не буду ей говорить, пусть еще хоть какое-то время побудет в счастливом неведении.
Я шел домой и шел медленно. Что-то устал в эту смену. Когда я проходил мимо гостеприимных кустов, меня потянуло к памятной осинке. Потянуло сильно.
Я смотрел на дерево, на траву, еще хранившую следы торжества нашей с Тонечкой молодости. Беззаботность и спокойствие было разлито в моей душе. Просто стоял и смотрел на траву. Тинькали птицы, пахло листвой, жужжали насекомые. Все, как тогда.
Дуновением ветра качнуло траву. У самого основания дерева нашей любви что-то блеснуло, и это вывело меня из приятного оцепенения. Я нагнулся. В траве лежал Тонечкин золотой кулончик на тонкой цепочке. Я поднял его, рассмотрел. Цепочка порвана.
«А она мне ничего не говорила, – подумал я. – Да я и сам хорош, ничего не заметил тогда.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Наш начальник проходил какие-то курсы, и Лешка каждый день возил его в Москву. Привозил, чуть ли не к концу рабочего дня. Наше предприятие с нуля поднималось очень медленно. Реконструкция старинных советских цехов предполагалась на несколько лет, поэтому основной работы было мало. Иными словами – мы бездельничали и бездельничали основательно. А ежедневные курсы Исаева позволяли нам вообще расслабиться и расслабиться в частности. Частности у всех были разные. В цеху рабочие, в обеденный перерыв, сходив в столовку, звонко, с цеховым эхом забивали «козла» самодельными алюминиевыми костяшками или же играли в шашки самодельными же алюминиевыми кругляшками. Наверху гоняли чаи и смотрели мультики, используя видеоплеер, который Исаев сам же и принес. Правда, поначалу он был неисправным, и мне пришлось изрядно потрудиться, чтобы вернуть его к жизни.
Как-то мне в голову пришла мысль, принести кассету с хорошей порнушкой (для девочек). Но эту мысль я оставил «на потом». Нам с Тонечкой этого вовсе не требовалось, а представить, что Леночка – лаборантка с удовольствием будет это смотреть, да и еще в возможном присутствии мужчин, я не мог никак. Но сама мысль не умерла совсем, а осталась на полочке моей памяти потенциально мощным инструментом воздействия одного пола на другой (а то и наоборот).
Тонечка Воробьева сидела за моим столом с мониторами и всматривалась в экраны, осторожно нажимала кнопки пульта. Любопытная по природе, Тонечка давно просила меня научить ее пользоваться нашей аппаратурой, и я показал ей некоторые несложные манипуляции. Моя подруга была увлечена и делала вид, что не замечает, как я поглаживаю ей локоток. Вообще-то мы пили чай и ели неправильное (как и в прошлый раз) варенье, привезенное Тонечкой из еврейской страны.
Некоторое время назад, когда Тонечка достала из сумки баночку этого своего необычайно вкусного еврейского варенья, я изящно положил перед ней на стол, раскрытую красивую подарочную коробочку с ее кулончиком (конечно, с отремонтированной в ювелирной мастерской, цепочкой). Коробочку я раскрыл специально, чтобы не давать повода моей подруге посчитать, что в коробочке обручальное кольцо. Тонечка удивилась так, как будто увидела настоящее чудо. Несколько секунд очень серьезно смотрела на кулон, осторожно взяла… резко отвернулась.
– Тонечка, – удивился я сам, – что ты?..
Она повернулась и посмотрела мне в глаза. В ее взгляде было какое-то совсем незнакомое мне чувство и… слезы.
– Женечка, спасибо, милый! – дрожал ее голосок. – Ты не представляешь, что этот кулон для меня значит! Я же думала, что потеряла его навсегда! Родственники в Израиле спрашивали… а что я им могла сказать? Сказала, что забыла… Он по наследству, он мне… а не Анне. Не сестре моей. Мы даже поссорились, не разговаривали очень долго, ты…
И она обняла меня, прижалась ко мне. И это было так трогательно, так невинно! Так дети прижимаются к родителям, когда те прощают их за нехороший поступок.
А еще раньше, Тонечка жаловалась на мадемуазель Лили, при своей первой встрече с ней.
– Ты представляешь, – морщила она свой еврейский носик, – эта Чучундра вообще не видит людей! Мы с Ленкой к ней и так и этак… Сосулька ледяная, сталактит в юбке!
– Скорее – сталагмит, – поправил я.
– …Почему? – сощурилась Тонечка.
– Ну, сосулька – это действительно, типа, сталактит. Она с крыши свисает, – изучал я Тонечкино лицо, – а вот, когда с нее капает, когда сосулька «плачет», внизу под ней вверх растет сталагмит.
– Понятно, – обрадовалась моя способная ученица, – если на сталагмит надеть юбку, получится Лилиана Владимировна, – мило, по-женски заключила она.