Коля очень любил спать и умел это делать в совершенстве. Он спал так глубоко, что иногда возникало сомнение – жив ли! Он спал бессистемно. Понятия рабочего времени для него не существовало. Он был способен заснуть мгновенно, в любое время и разбудить его было сложно. Молодой парень иногда спал тихо, а иногда храпел и храпел изобретательно. Его храп был сложен и многогранен. Можно было слушать его так, как слушают оперного певца. Только вот эта опера быстро надоедала и ничего кроме злого раздражения не несла. Его ругали без конца. Он соглашался со всем, делал выводы и …продолжал беззастенчиво спать.
Исаев поставил Эдика и Колю на суточные дежурства. Теперь Коля оставался со мной (Эдика я, конечно, оставил на Михаила). Для меня Коля был пустым местом – что есть он, что его нет – все равно. Он жил в каком-то своем очень упрощенном мире. Судил обо всем категорично: небо голубое, трава зеленая, вода мокрая, водка дорогая.
Несмотря на все свои недостатки, новый наш сотрудник имел и определенно положительные качества: он был удобен для нас с Тонечкой Воробьевой. Он нам не мешал!
Тонечка Воробьева, как обычно, задержалась на… некоторое время. Когда весь наш второэтажный контингент разошелся по домам, она робко постучалась условленным сигналом в дверь мониторки. Тонечка продолжала проявлять осторожность, уже зайдя в помещение, как будто боялась увидеть на «нашем» диване самого Исаева.
– Да перестань, Тонечка, радость моя, – смеялся я, – не бойся ничего!
– А этот, новый там? – тихо показала она на стену, за которой была проходная.
– Ну, там, – продолжал улыбаться я. – Слышишь песню?
– Какую, песню? – не поняла Тонечка.
– Рулады выводит! – важно пояснил я.
Тонечка прислушалась и заулыбалась – за стеной довольно громко и раскатисто храпело.
– И чего, не проснется? – неуверенно произнесла Тонечка.
– А ты этого хочешь? – подтрунивал я над Тонечкиными страхами.
– Ну конечно… конечно хочу, – потупила взор моя прелестница!
– Что? – обалдел я. – Ты хочешь групповушку?
– Ты совсем дурак, что ли? – вспыхнула Тонечка.
Тонечка в своем гневе была великолепна, и я искренне залюбовался ею. Правда внезапно зачесалась моя щека – память о Тонечкиной ладошке была еще свежа.
– Тонечка, милая, – начал я покровительственным тоном, – мы не поняли друг друга! Я про Колю нашего спросил. Про то, что он не проснется…
Тонечка все поняла и слегка покраснела.
– Дура я у тебя, – обиженным голосом ругалась Тонечка, – глупая дура!
Я не стал убеждать Тонечку, в том, что умная дура – это большая редкость и притянул ее к себе.
– Ты у меня, – нежно шептал я ей на ушко, заметно выделив слова «у меня», – умница, каких поискать надо!
– Правда? – кокетливо потребовала подтверждения Тонечка.
– А ты что, сомневаешься? – подтвердил я, забираясь Тонечке в трусики.
– Уже нет, – понизила она тон своего голоса, и слегка расставила ноги.
Тонечка Воробьева, забравшись на диван, стояла на коленках и локотках, положив голову набок. Я употреблял ее сзади и употреблял довольно интенсивно, подглядывая в висящее на стене, довольно крупное зеркало за выражением ее лица. Иногда Тонечка зарывалась носом в подушку и громко и очень эротично сопела. Воздуха все равно не хватало, и инстинкт самосохранения, на миг, возвращал моей партнерше разум. Тонечка широко распахивала свои красивые карие глаза, с пару секунд таращилась на ритмично покачивающийся мир, с остервенением хватая ртом воздух, и снова мутнела и отстранялась глазами… И так много, много раз… Негромкий стон ее в подушку, вперемешку с сопением, говорил об излишней осторожности, которую вызывал своим застенным присутствием наш сосед. А сосед (несмотря на свое застенное присутствие), храпел так, что мешал мне расслабиться. Временами сосед на какое-то время затихал. Мы инстинктивно также снижали активность. Через короткий промежуток времени сосед вновь взрывался храпом. Мы также взрывались страстью. В самый последний момент, когда от счастья ощущаемый мир начал куда-то проваливаться, а всю душу заполнило несказанное блаженство, когда мы больше не могли сдерживать эмоции, за стеной что-то звонко грохнулось и покатилось по полу. Тонечка Воробьева вскрикнула, но этот ее вскрик уже наложился на, затопивший ее сознание, мощный оргазм, поэтому вскрик этот был продолжителен, как стон. Тонечка распахнула глаза, и, как мне показалось, не видя ни меня, ни что-либо вокруг, резанула свое короткое «БляТь», подалась навстречу моему движению, глубоко вздохнула и замерла. Я понял ее состояние и тоже замер. Какое-то время мы были неподвижны. За стеной снова что-то упало. Тонечка вздрогнула, при этом я отчетливо почувствовал, как сильно сжались стенки ее влагалища, и в этот момент мы услышали, что глухо стукнула металлическая дверь проходной за стеной.