— Когда?
— Вечером.
— Конкретно?
— Около десяти, идет?
— Буду ждать.
На телевидении посмеялась.
— Товарищ Степанов, у нас уже в Лондоне сидят корреспондент и оператор! Мы могли бы послать вас туда, где нет наших людей... Да и то надо все это было обговорить в начале года, когда уточняется план поездок...
— Но в начале года никто не знал, что состоится аукцион в Лондоне и что на нем будут торговать Врубеля. Того, который, вполне возможно, был похищен из одного нашего музея.
— А сколько он стоит? Тысячи. Откуда деньги? Кто даст?
— Это моя забота.
— То есть?
— Моя забота, — повторил Степанов, — не хлебом единым жив человек. Есть на земле добрые души, которые радеют о русском искусстве не словом, но делом...
В Госкино предложили командировку в Лондон на второе полугодие; в Министерстве культуры назвали точную дату: Эдинбургский фестиваль, сентябрь, очень интересно, съезжаются лучшие музыканты мира.
Степанов слушал собеседников, а в ушах его звучал голос Ростопчина: приезжай восьмого вечером, жду в холле отеля «Кларидж», это совсем неподалеку от Нью-Бонд стрит, именно там в «Сотби» станут торговать Врубеля и других русских художников, будем сражаться.
(Стоп, сказал себе Степанов, не пори горячку, не паникуй. У тебя еще есть время. Езжай на Тишинский рынок, купи творог, зелень, сметану, чекушку; хотя вряд ли, их теперь почти не выпускают, видимо, нерентабельно, много тары уходит, устрой царский пир, достань записные книжки и толком подумай, кто может тебя поддержать. Только не надо смотреть все записные книжки, возразил он себе, там еще есть телефоны тех, кто уже ушел, господи, сколько же друзей ушло, а телефоны остались; самое Страшное — звонок в пустоту.
Он отчего-то вспомнил, как хоронили режиссера Ивана Пырьева; после гражданской панихиды Марк Донской поцеловал его в лоб и тихо сказал:
— До свидания, Ваня.)
8
...Федоров пришел в новую газету с первой «командой»; пересидел всех редакторов, стал наконец шефом, быстро обрел «начальственную форму» и поэтому слушал Степанова с плохо скрываемым раздражением, передвигал на большом полированном столе прибор, то и дело поправлял стопку бумаги, ровняя ее так, будто готовился продать придирчивому клиенту, а потом все же не выдержал, прервал:
— Слушай. Дмитрий Юрьевич, давай-ка я внесу тебе встречное предложение, а?
— Давай, — согласился Степанов, поняв уже, что зря он сюда пришел.
— Хочешь, я дам тебе командировку на Кубань? В Сибирь? На Ставрополье? Напиши о посевной. О том, как решается деле с культурным охватом тружеников полей. О новом в сельском строительстве, о бригадном подряде, наконец, о нерешенных проблемах экономики,
— Ладно, — легко согласился Степанов. — Напишу. А ты съезди в Лондон и постарайся вернуть Врубеля. Сговорились?
— Пусть этим делом Министерство культуры занимается, это им вменено в обязанность. Им, а не тебе. И не мне.
— «Вменено в обязанность», — повторял Степанов. — Каждому человеку вменено в обязанность то, что он, как гражданин, считает долгом себе вменить. И никак иначе. Если иначе, то дров много наломаем; хватит, наломали уже, когда ждали вменения обязанностей сверху, директивно. Что же касаемо проблем села, то я — увы, не специалист — вижу один и тот же вопрос сугубо не решенным и в промышленности, и в науке, и на селе: недоверие к руководителю, мелочность опеки, оппозиция инициативе. Если директор сможет платить хорошему рабочему премию не в сумме семи рублей десяти копеек, а три или пять зарплат, если он получит право держать столько рабочих, сколько нужно делу, а не штатному расписанию, если инициатива будет гарантирована законом, только тогда мы пойдем вперед воистину семимильно.
— Ты зря сердишься, товарищ Степанов. Я действительно считаю литературу о рабочем классе, о селе ведущей. Поэтому и предлагаю тебе прокатиться по России... Не обижайся, но картины — это все же гарнир, Нужный, не спорю, но гарнир.
— А я полагаю, что важнее всего литература для рабочего класса и крестьянства. Не считай рабочий класс приготовишкой от культуры. Ты верь ему, а не клянись им. Он сам разбирается, какая литература ему нужна, а какая нет. Послал бы своего корреспондента на книжный рынок, там можно убедиться, какую литературу втридорога покупает рабочий, а какую тащит в макулатуру.
Федоров откинулся на спинку стула, прищурился, впервые посмотрел прямо в глаза Степанову.
— Ну, и какую же он тянет в макулатуру?
— Спекулятивную.
— Это как понять?
— Да очень просто. В частности, когда литератор описывает в романе технологию производства станин, лампочек или шин там каких... Надо уважать читателя, пора, он заслужил.