Аукцион [журнальный вариант, 1985]

Отвлекся. Это я с силами собирался, чтоб рассказать про то, что разыгралось на моих глазах.

Гроза начала собираться, когда приехали старцы из Академии, дабы самолично наблюдать за развеской своих картин. Когда Коровин пришёл в павильон (Врубель в то время работал под потолком, на лесах, как только не сверзился, сделаны шатко, все скрипит, шатается!), поглядел на привезенные работы — сплошь мундиры с крестами или же безоблачные дали, и то и другое зализано отменно, — лицо его помрачнело.

«Зарежут Врубеля, Вася, — сказал он мне, — не простят, что его панно давят этих карликов».

Я, признаться, решил, что живописец, как и всякий человек искусства, склонен к преувеличениям, и не поверил ему. Действительно, что можно сделать с готовой уже работой, поражающей каждого, кто входит в павильон?!

Однако по прошествии немногих дней лишний раз убедился в том, что художник всегда чувствует точнее, чем мы, грешные.

Старцы из Императорской Академии объявили, что не желают выставлять свои картины рядом с «дэкадэнтским безобразием» Врубеля. Кто-то подсказал им, что решение Сергей Юльевича Витте об оформлении павильонов не согласовано с Императорской Академией. Была создана специальная комиссия, которая прибыла в Нижний Новгород и сразу ж» забраковала панно Врубеля как чуждые «духу православия, Самодержия и Народности».

Бедный Врубель впал в прострацию, начал прикладываться к бутылке, и, что б с ним стало, не знаю — сначала травили в Киеве, запретив роспись Собора, травят постоянно в довременной печати за «дэкадэнтство», — не покровительствуй ему Мамонтов и не обожай его наш добрый Поленов. Оба бросились в бой, каждый по— своему. Мамонтов отправился к Витте, Поленов к Врубелю, опекал ею, как добрый дядька, не отходил ни днем, ни ночью. Витте, выслушав Мамонтова, обещал подумать. Положение его трудное, как-никак живописью, распоряжается не кто— нибудь, а Великий Князь, его слово есть истина в последней инстанции. А Мамонтов, закусив удила, не стал дожидаться решения вопроса в Сферах, вернулся в Нижний и, не скупясь на «борзых» для местного начальства, арендовал пустырь возле Всероссийской выставки. Несмотря на всю нашу азиатскую неповоротливую косность, Мамонтов получил разрешение властей и в несколько дней построил павильон специально дли панно Врубеля. И повелел у входа повесить огромную вывеску: «Выставка декоративных паяно художника Врубеля, забракованных жюри Императорской Академии художеств».

Поленов помог закончить второе панно, поскольку Врубель по-прежнему был в прострации, ошеломленный и раздавленный.

А когда именно на Врубеля повалили толпы народа и художник узнал о невероятном своем успехе, он сел в поезд и уехал из Нижнего. Истинная слава пришла к нему в его отсутствие.

Я спросил Поленова, что слышно о несчастном, опасаясь за него.

Тот ответил, чтоб я не переживал, ибо Врубель уехал к своей невесте, оперной певице Надежде Забеле; любит ее без ума; это, верно, и спасло его от гибели в те страшные дни.

Давай-то бог, чтоб всегда любовь помогала художнику.

Да его ли одного это доля?! Не есть ли это удел всего нашего общества, где Истину определяет Победоносцев да те еще, кто толпится вокруг трона?!

Я пробуду здесь до конца месяца, Иван Андреевич. Адрес мой прежний, гостиница «Волга». Был бы рад Вашему письму.

Нижайший поклон всему милому семейству.

Искренне Ваш

Василий Скорятин.