— Меня очень беспокоит Лыс, — сказала она сердитым голосом; Лысом называла младшую дочь Степанова. — Экзамены на носу, а у нее запущена физика.
— Мамочка, но в актерском училище физика не требуется.
— Ты не прав. Физика нарабатывает дисциплину... Надя ей во всем потворствует из-за того, что вы живете врозь...
— Ну и что ты предлагаешь?
— У меня стенокардия. В больницу надо...
Господи, подумал он, ну отчего мама так любит лечиться? Она всегда придумывала себе болезни. И как же подобрела к старости! Стала похожа на бабушку Дуню, такая же пучеглазая, обожает подавать еду на маленьких блюдечках; это неистребимо в нечерноземной России, от давней нищеты, видимо; казаки кладут еду на большие тарелки. Хотя Василий Савельевич прав, на маленькую тарелочку можно два раза положить, гляди, как хитро, а?!
3
...Около трех ночи его разбудил звонок; сразу понял, что из-за границы, трезвонят, будто пожар.
— Привет тебе, — голос Евгения Ростопчина был хриплым, видно, гулял, только-только вернулся к себе в замок, один как перст бродит среди шкафов с книгами, статуй, гобеленов. — Я хочу обрадовать тебя сенсацией...
— Валяй...
Ростопчин рассмеялся:
— Боже, как по-русски!
— У тебя сейчас сколько времени?
— А бог его знает... Ночь.
— Значит, у меня утро.
— Ты сердишься? Я пробивался к тебе целый час...
— Не томи душу, Женя...
— Мне сегодня позвонил Фриц Золле. Он собирал документы о том, что картина Врубеля, которую выставляют на торги в «Сотби», на Нью-Бонд-стрит, была, по-видимому, похищена из музея на Украине. Так что давай-ка бери самолет и прилетай в Лондон. Торги состоятся девятого мая, я остановлюсь в отеле «Кларидж», его хозяин — мой давний друг, экономия прежде всего, он меня держит бесплатно, как реликт — русский князь в отеле английской аристократии. Восьмого мая в десять часов жду тебя в лобби1, там кафе, ты меня увидишь.
...Он ждет меня восьмого мая в лобби, отель «Кларидж», Лондон, Англия, подумал Степанов, закуривая. Я должен найти редакцию, которая даст деньги на этот полет. Должен выбить командировку. Должен, и все тут.
Милостивый государь Николай Сергеевич!
Безмерно рад был получить Ваше любезное письмо. Очень обрадовали Ваши слова о том, что мой обзор передвинут на номер раньше. Как всегда, на мели, а хозяин меблирашек господин сурового норову, скупердяй и аккуратист.
Был бы премного Вам признателен, посодействуй Вы срочной пересылке мне гонорара.
Теперь о новостях. Их множество!
Как всегда, Врубель играет в оригинальность. Он посмел прикоснуться своей рукою к стенам Владимирского собора, написал тьму эскизов, чушь несусветная! К счастью, заседала Синодальная комиссия, да и мы, ревнители православия, старины и традиции, загодя написали свое мнение по поводу бесстыдных выходок этого дэкадэнтского маляра, и ему ныне роспись запрещена. Слава богу! На решение комиссии повлияло и то, что сам по себе Врубель — человек, невоздержанный до спиртного, кривляка, раскрашивающий свое лицо то в синий, то в лиловый цвет, лишен всякой серьезности.
Судите сами: Васнецов, навестивши Врубеля у него в мастерской (стульев нет, одни табуретки да колченогий стол, все пропивает и прокучивает), увидал у него картину, которая весьма ему приглянулась. Не знаю уж, что там ему показалось, сам он бо-ольшой оригинал и полнейший бесхребетник, воистину доброта хуже воровства, однако ж немедля отправился к меценату Терещенке. Тот посмотрел «создание» и приобрел его.
Что же сделал Врубель? Как бы поступил истинный художник на его месте? Купил бы краски, холсты, мебель, снял бы приличную мастерскую, оделся по-людски, а не в балахон, коим он поражает взоры киевлян... Так нет же! Непризнанный гений отправился в цирк, увидал там мадмуазель Гаппе, был покорен тем, как она дрыгает ножками, пригласил ее в ресторацию, поил дорогим шампанским вином, затем привел в номер и там умолил позировать. А холста у голубчика не было. Так он всю Терещенкину картину, за которую деньги получил, и записал этой самой циркачкою!
Ничего не скажешь, нравы! Даже его отец, полковник Врубель, из полячишек, а может, и того похлеще, говорил своим знакомцам, что новая работа, над которой мудрит его сыночек в те короткие часы, когда не предается Бахусу, сера и безвкусна, хотя называется весьма претенциозно — «Демон». Тянет их всех на великое, норовят разрушить лермонтовский образ, дорогой сердцу каждого русского! «Баба какая-то, а не Демон», — сказал Врубель-папа. Верно сказал, хоть сам я не видел пока еще этого «шедевра».