Выборы и совет предстояли осенью, а каникулы перед третьим — курсом Аун Сан провел дома, в Натмауке. Каникулы в Бирме не совпадают с каникулами в Европе, потому что весна там — самое жаркое время года, и каникулы занимают апрель, май и нюнь, так что возвращаются в университет студенты в июле, когда дожди охладят воздух.
Дома мало что изменилось. Так же отец просиживал целые дни над священными книгами, мать тянула хозяйство, сестры ждали женихов.
Родной город показался тихим, слишком тихим и сонным. Сверстники, с которыми играл и, чтобы завоевать их уважение, ходил со свечой на кладбище, разъехались кто куда. Казалось, жизнь остановилась много лет назад.
Аун Сан пожил неделю дома, перечитывая свои старые, самые первые книги, отсыпаясь и отъедаясь. Мать ничего не жалела для того, чтобы поставить Аун Сана снова на ноги — она была уверена, что он на грани голодной смерти. Потом он поехал в деревню, к двоюродной сестре, и там снова оказался в гуще событий. В деревне было трудно, голодно, тяжело, но постороннему наблюдателю могло бы показаться, что там царят патриархальные, почти семейные отношения — вроде бы ничего не изменилось за последние годы; так же выводят по утрам буйволов и волов из ворот крестьяне, на тех же полосках пашут, пересаживают рис и косят его. Но полоски уже были не собственные — они или попали в заклад к ростовщику, или вообще перешли в руки помещика и теперь крестьянин отдавал за них половину урожая. Не было семьи, не увязшей в долгах. Крестьяне помнили Сая Сана и не верили, что его казнили, — ждали, когда придет снова, с армией галонов и освободит их.
В деревне Аун Сан произнес одну из своих первых политических речей. Он говорил о грядущих переменах и о том, что в Рангуне есть люди, которые готовятся к борьбе за свободу Бирмы. Крестьяне спрашивали его о такинах — о них уже слышали в деревне. Кто они?
Аун Сан мог рассказать о такинах многое. Ведь он в Рангуне встречался с ними, с некоторыми даже познакомился.
Такинами называли себя члены организации «Добама», что значит «Мы бирманцы». Говорят, что обращение «такин» возникло следующим образом. В начале тридцатых годов один студент, член молодой «Добама», был в деревне. Там он услышал, как крестьяне обращаются к английскому чиновнику со словом «такин» — господин. «Почему, — подумал он, — господами в нашей стране называют чужеземцев? Настоящие господа в Бирме — сами бирманцы». Приехав в Рангун, он рассказал об этом товарищам. С тех пор члены «Добама» стали величать друг друга такинами. Слово быстро прижилось и вскоре даже вытеснило «Добама». Так, первая революционная партия Бирмы вошла в историю под названием партии такинов.
Движение такинов зародилось в Рангунском университете, и, выйдя из его стен, такины не потеряли полностью связей со своими младшими товарищами. Первые такины были лет на пять-шесть старше Аун Сана, и к тому времени, когда он вступил на путь политической борьбы, они уже пережили первый, организационный период своей деятельности и «пошли в народ». Такины начали ездить по деревням, устраивать митинги, хотя поначалу из соображений конспирации обставляли свою деятельность как культурное движение.
Аун Сан опоздал на два дня к началу занятий. Общежитие было пусто. Аун Сан вывалил на стол домашнюю снедь, что дала мать, и тут в комнату ворвался Ко Мья Сейн.
— Третий день ждем тебя. Послезавтра общее собрание. Тебе с Ко Ну выступать. Пора начинать. Я говорил с ребятами с факультета наук — нас поддержат.
Ко Мья Сейн увидал сказочные запасы съестного, сваленные на столе.
— Да ты стал богачом!
— Зови ребят. Ешьте. Все равно испортится. Мать знала, что я не буду есть в одиночестве, приготовила на всех.
А потом было общее собрание. Первым выступил Ко Ну. Он хорошо знал английский, умел говорить складно и убедительно. Его слушали внимательно, аплодировали. Выступил Аун Сан. Этого парня студенты еще не знали. Аун Сан начал говорить не о том, что ожидали от него услышать, не о нуждах студентов.
Аун Сан говорил о Ба Mo, о том самом Ба Mo, который выдвинулся во время процесса Сая Сана и сделал быструю карьеру. Сначала он выступал за бойкот созданного англичанами Законодательного совета, а потом, когда почувствовал, что ему выгоднее держаться за этот совет, круто изменил позиции и темными махинациями добился, чтобы его самого туда выбрали. И не только избрали, но и сделали министром просвещения. Аун Сан критиковал, да еще как, нового министра — живого места на нем не оставил. Речь его настолько шла вразрез со всеми предыдущими речами, что сидевший на собрании английский надзиратель печатными буквами записал имя оратора в записную книжку и дважды подчеркнул его. Но прерывать студента надзиратель не стал. Он недолюбливал Ба Mo, не доверял ему и потому в нарушение университетских правил позволил Аун Сану продолжать речь.