— И сколько это длится? — спрашиваю я.
— Узел сдуется минут через десять. Моя рука не очень-то похожа на киску. И я до ночи буду дурной и злой. — Он чуть приподнимает руку и глядит на меня. — А что?
Я поворачиваюсь набок и тянусь к узлу. Бен шлёпает меня по руке.
Я нахмуриваюсь.
— Дурак, я помочь пытаюсь.
— Не нужна мне дрочка из жалости! — резко отвечает он. — И ты сказала, что не хочешь, так что… — Он охает, сжимая узел. — Не надо.
Вот я этого и не делаю. Мы лежим там в относительном молчании; он время от времени покряхтывает, когда из него вытекает сперма. Узел опадает, и Бен кладёт влажную руку на живот и засыпает. Я беру салфетку и привожу его в порядок, насколько это в моих силах. Эрекция никуда не девается. Наверняка ему очень больно.
Пока он спит, я пялюсь в потолок. Получилось! Я отказала, и он остановился. У меня словно гора с плеч, ведь теперь я знаю, что могу контролировать всё, что со мной происходит. Но, если отвергну его, Бену придётся идти облегчать свой гон в другом месте, или же я буду вынуждена наблюдать, как он корчится в муках, пока тот не закончится. Дело не в том, что я не хочу заниматься сексом, мне просто… нужно знать, что я вольна поступать на своё усмотрение.
Но на самом деле нет. Мне невыносима мысль, что Бен будет трахать другую, а смотреть, как он чуть ли не плачет от боли, я тоже не смогу. Я не смогу уйти, когда у него начнётся гон, — тогда он впадёт в истерию, вызываемую разлукой. Слёзы жгут уголки глаз. У меня реально нет выбора, и Бен здесь ни при чём. Он остановился. По крайней мере за это я могу мысленно ухватиться.
Он пробуждается, стоит мне свернуться калачиком на полу с ним рядом. Из его груди слышен какой-то сонный рокот, и Бен лениво на меня перекатывается. Я не противлюсь, поэтому и нет нужды кусать мою метку единения. Когда он, ни слова не говоря, пристраивается, я чувствую его полусонное отчаяние и ноющую боль, что всё ещё пульсирует в члене. Бен глубоко вздыхает, входя до упора, и поводит носом у меня за ухом.
— Так гораздо лучше, — бормочет он. Его толчки неспешны, будто он ещё не совсем проснулся. — Извини, Рей.
Я вцепляюсь в его лопатки, не дыша.
— Не извиняйся.
Ему не за что просить прощения. Теперь я понимаю: для него это как дыхание, сон или сердцебиение. Ты не можешь этим управлять, даже если порой хочешь заставить себя уснуть или успокоить колотящееся сердце. Размах больше, но это почему-то и более личное. Мы Фамильяры, две половинки единого целого, частички одного живого существа, разделённого на два тела, а это — всего лишь очередная биологическая функция.
Бен держит спокойный, ровный темп. Он целует меня в скулу, обходя стороной метку единения, и шепчет мне на ушко приятности. Я смеюсь и покрываю поцелуями изгиб его подбородка, обвив ногами его икры, чтобы он проникал глубже. В затылке жужжит теперь другое удовольствие, сравнимое с теплом и покоем.
— Как же хорошо, — вздыхает Бен мне в волосы. — Ты такая сладкая. Там, внутри. — Я чуть ли не слышу, как закатываются его глаза. — Очень глубоко внутри.
— Ты тоже, — произношу я невнятно.
У него получается продержаться от силы ещё пару минут. Я ощущаю пульсацию члена и кончаю, прикусив нижнюю губу. Бен втрахивает меня в пол, потея и терзая ковёр, остро переживая оргазм. Он старается двигаться медленно и размашисто, но у него не получается. Я закрываю глаза и наслаждаюсь тем, как он изливается во мне, как набухает узел, тем, как он хрипло выдыхает: «о боже, о боже».
Потом мы лежим, сцепленные, как и всякий раз, когда занимаемся сексом. Бен вздрагивает от отголосков оргазма и тяжело дышит мне в ухо, едва удерживая свой вес на одной руке. Я провожу пальцами по его влажным волосам и счастливо вздыхаю. Он смеётся.
— Чего ржёшь? — спрашиваю я резче, чем планировала.
— Ты урчишь. Никогда не слышал в твоём исполнении. — Его бёдра дёргаются, и он стонет. — Господи, как же от этого охуенно!
— Урчу? — эхом откликаюсь я.
Ему удаётся только кивнуть, прежде чем он снова кончает. Я хмурюсь, понимая, что Бен прав, а он тем временем перекатывается на спину и располагает меня сверху. Это оттягивает узел, и бедолага скулит и впрыскивает в меня ещё больше спермы. Я расслаблена, но он нет.
Я утыкаюсь носом Бену под подбородок и задираю руку, чтобы вновь потрогать его волосы. Незаметно для себя я начинаю урчать и на этот раз не сомневаюсь, что это оно. Моя пара целых пять минут обходится без мини-оргазма, и, лёжа на его груди, я проваливаюсь в дрёму. Он целует меня в висок.
— Люблю тебя, — произносит он, зевая.
Почти заснув, я бормочу в ответ:
— И я тебя.
====== Pace (Согласие) ======
— Ладно, давай рассказывай, за что тебя упекли за решётку.
Мы сидим на кухонном полу — вернее, Бен сидит, — сцепленные после очередного всплеска сексуальной активности из-за гона. Бен, бедняга, уже готов закинуться снотворным и покончить с этим, лишь бы таблетки помогли утихомирить гормоны. Я сижу у него на коленях, обхватив ногами талию; одно одеяло накинуто мне на плечи, другое — под Беном. Я зачерпываю йогурт из контейнера и предлагаю ему ложечку.
Он хмыкает и открывает рот, как полудохлый птенец. Я оттягиваю ему челюсть и кормлю малиновым йогуртом, а потом и сама съедаю ложку. Его бледная грудь, усыпанная царапинками от моих ногтей, блестит от пота. Пару раз я пыталась пригладить ему волосы, но на голове у него всё равно форменный бардак.
Бен поводит плечами, которыми опирается о кухонный остров, и морщится.
— За избиение, за продажу травки. Два года отмотал. — Он наклоняется, чтобы потереться носом о мой подбородок. — За тупую херню.
— И кого же ты избил?
— Да каких-то чуваков, в баре подрался. — Его веки трепещут, и он напрягается и кончает в меня со стоном. Он ёрзает подо мною, потом хватает за талию и устраивает меня, как ему удобней. Я тем временем продолжаю есть йогурт.
— Нам нужно сходить в клинику, — говорю я невозмутимо. — Раз ты изничтожил все мои супрессанты.
Он кряхтит, проходя через оргазм, затем снова обмякает. Я вскидываю брови, глядя в его осоловелые глаза, и постукиваю по его губам очередной ложкой с йогуртом. Он еле-еле открывает рот, чтобы съесть её.
— К чёрту таблетки, — мямлит он.
— Ничего подобного. — Я стукаю ему ложкой по носу, и Бен издаёт жалобный стон. — Мне ещё рано, придурок.
Бен фыркает.
— Не важно. Я о вас позабочусь.
Я закатываю глаза, не утруждая себя ответом. У него до сих пор гон, он плохо соображает. Я наклоняюсь вперёд, чтобы взять с острова бутылку воды, и предлагаю ему попить, а потом откидываюсь назад, открываю холодильник и достаю ещё один йогурт. Бен захлёбывается и прикладывается спиной об остров, снова кончая.
— Рей! — вскрикивает он, задыхаясь. — Господи!
Это происходит каждый раз, стоит мне потревожить узел, — как будто его тело беспокоится, что я уйду, так и не забеременев. Я опять устраиваюсь у него на коленях с клубнично-банановым йогуртом в руках и как ни в чём не бывало вскрываю его, пока Бен, матерясь и закрыв лицо руками, содрогается в оргазме.
Где мы только ни занимались сексом в этой квартире. Пока он во мне, я делаю свои дела: ем, читаю, смотрю телик. Обниматься и засыпать мне уже надоело.
Через несколько минут Бен выскальзывает из меня и идёт в душ. Я привожу себя в порядок, ожидая своей очереди, — я не настолько глупа, чтобы светить перед ним своим мокрым телом, — и, пока суд да дело, смотрю «Шоу Мори Повича». К нам приехал новый диван — секционный, бежевый, он занимает половину гостиной. Я сворачиваюсь на нём нагишом и облизываю ложку, глядя сериал.
Внезапно локоть пронзает острая боль, и я в шоке взвизгиваю. Я спрыгиваю с дивана и слышу из ванной рык Бена. Что за хрень?!
— Извини! — кричит он. — Локтем долбанулся.
Мы сказали друг другу те самые три страшных слова, так что узы наших родственных душ становятся ещё крепче. Я уже погуглила. Мы делим боль на двоих, а через пару месяцев начнём делить ещё и «удовольствие». Иногда я улавливаю его эмоции, а он — мои, но окончательно всё устаканится, судя по всему, только спустя годы совместной жизни. Хотя метка единения должна ускорить процесс.