Михайка рос крепким, здоровым мальцом, с хозяйской девчушкой Полей - не разлей вода. Он кожей смугловат немного, а глаза цвета вечернего неба, такой глубокой синевы, что утонуть в них можно, кудри игриво вились по лицу и он взмахом головы, то и дело откидывал их с лица Полинка русая, белолицая, глаза серо- зелёного цвета, менялись от настроения и погоды, от бледно болотного цвета, до ярко зелёного - хороша дивчина, лицом миловидна.
Так росли дети, как родные, ни обид меж ними, ни сор никогда не случалось. Ходили они в лесок с внуком на могилку матери: непонятное чувство порой одолевало мальчика:
- Дона, мне порой чудится, что когда приходим сюда, словно ветерок дыханьем меня касается, хотя ветра и нет вовсе.
- Это мать твоя, приласкать тебя хочет, так бывает. Скоро и я покой здесь обрету.
- Что ты такое говоришь бабушка, ты ведь совсем не старая. Зачем сердце моё тревожишь, напрасными тревогами. Пусть ветер слова твои унесёт, не хочу, чтобы ты уходила.
- Время придёт, ничего не поделать.
- Пусть оно ещё не скоро придёт, хочу, чтобы ты жену выбрала, детей моих увидела.
- Что выбирать, давно сердце выбор сделало. Не печалься, поживу ещё.
Люди познали, что в соседней деревне школу открыли и потянулись дети, грамоте обучатся с окрестных мест. Дед Егор запрягал кобылу в телегу, внуков своих возил и другим, отказу не было.
- Михай, да и ты Полинка цепляйтесь вон к другим ребятам, грамота это дело нужное, мы то ничему обучены не были, ни писать, ни читать, негде было, а вам надо, непременно надо! - убеждала Донка детей.
Да они и сами с радостью прыгали, чуть ли не на ходу, в проезжающую мимо телегу, в которой уже сидели другие дети. Бывало и сами ходили, за семь вёрст.
Когда Михаю пошёл десятый год, потянулся он к местному кузнецу Семёну. Семён был коротко, небрежно стрижен, долговязым и крепким, в руках его сила непомерная. Не всякий мог затеять с ним сору, кулак, как пудовая гиря, если приложится к кому, полдня отхаживать придётся. Суровый характер кузнеца первое время отпугивал мальчишку. Семён видя усердные старания юнца, проникся к нему отеческими чувствами, не имея собственных детей. Иногда он смотрел на Михая единственным глазом:
- Нет, не будет с тебя толку, эта работа не для слабаков, лучше займись другим делом, - железным голосом, говорил тот.
Но паренёк, снова и снова шёл к угрюмому кузнецу, пока не научился премудростям кузнечного, нелёгкого труда и прежде всего пока не научился ковать подковы.
- Упрямый! Чувствуется порода! Гляди чего и выйдет,- мог сказать одобрительно Семён, видя упорство юного цыгана.
Когда Михаю исполнилось 14 лет, Донка, как и обещала подарила ему жеребёнка, которого он сам воспитал и подковал собственноручно. Жеребцу он дал прозвище - Буян, за его не простой норов. Буян мог свободно гулять на воле, на просторе и отзывался на хозяйский свист, призывным ржанием и тот час возвращался ко двору.
С каждым днём Донка слабела, силы покидали её. И однажды, когда внуку стукнуло 15 лет, она сказала ему:
- Ну, вот пришло и моё время идти в Аидово царство, ты мой любимый внук проводишь меня, но прежде я открою тебе тайну твоего рождения... как только покину я этот мир, ты должен покинуть деревню и примкнуть к своему племени. Зов крови я давно в тебе наблюдаю, поэтому ты должен сам для себя сделать выбор, никто не может за тебя принять решение. Сюда ты всегда сможешь вернуться.
Как не грустно было Михаю слышать прощальные речи бабушки, которая заменила ему и мать и отца, он видел, как она медленно угасала.
Настал день, когда Донка проснулась рано утром, попросила Ксению проводить её к ручью, который змеился прямо за огородом. После омовения, женщина вздохнула полной грудью:
- Ну, что Ксенюшка, прощаться будем, слёз по мне не проливайте, у нас это не принято. Полинку береги, знамо дело, кому предназначена. А ты в город поезжай на рынок колхозный, козляток повези, там муженька своего непутёвого встретишь, сам вернулся бы, да не всю совесть растерял, пожалей его, прими назад. Молодая ещё, мужик завсегда в доме нужен. И помни, за иконкой оставила тебе подарок, благодарность, что не выгнала меня тогда с дитём на руках, сама решишь, что с этим делать.
Вернулись в избу, где их уже ждал Михай.
- Ну, что внучек, пора!
Прихватив узелок и лопату, утомлённая жизнью цыганка с юношей двинулись в сторону леса. Михай знал эту дорогу, слегка придерживая под локоть стареющую Донку, они шли не спеша, а на душе у юноши было горько и печально. Не хотелось ему, чтобы единственная родная душа покидала его. Красновато - розовый рассвет, окрашивал деревья и кусты, в кровавые оттенки, так казалось Михаю, и птицы раздражали своим неугомонным щебетом.
Наконец они пришли, к месту захоронения Джофранки. Донка присела, прислонясь к дереву:
- Ну, вот мы и пришли. Здравствуй доченька моя, ты всё такая же молодая, а я вот состарилась, узнает ли меня мой возлюбленный Шандор? Вот и сын твой - красавец, верно сокол! Что лицом, что осанкой в деда пошёл. Сдержала слово своё, присмотрела за ним, подняла и грехи за тебя вымолила, будь покойна. Время пришло рассказать всю правду, как есть, знаю, не осудишь меня. Пусть сам решает, что с этой правдой делать и как жить.
Михай копал могилу, а Донка всё говорила и говорила: Как она совсем ещё девчонка сбежала в другой табор, узнав, что молодой цыган Шандор овдовел, его жена не смогла разрешиться родами. Она же девочкой впервые услышала его задушевные песни у костра, когда он следовал в свой табор проездом. Он остановился лишь на ночь, этого было достаточно, чтобы влюбится в красавчика цыгана, раз и навсегда. От этой любви родилась девочка - Джофранка, уже тогда было понятно, что это не совсем обычный ребёнок...