Из-под платка женщины выбились седые, почти белые волосы: голос Цыганки, то затихал совсем, то вновь обретал силу: словно Феникс возрождался из пепла.
Могила была выкопана. Михай сел рядом с Донкой, взяв её холодеющую руку в свою и ещё долго слушал её рассказ, пока не почувствовал, что рука обмякла.
- Ну, вот всё успела, живи соколик мой ясный, долгая жизнь тебе предстоит, не всегда в ней будет место для радости, но придёт время, когда твоё сердце найдёт то, что принесёт тебе душевный уют и житейское счастье, а теперь погуляй по лесу немного, мне помолится надо. Здесь, - указав мутным взглядом на узелок, - покрывальце, в него меня обернёшь. Не забудь, что говорила, за схрон, зря не бери золото, только по нужде и когда в табор пойдёшь - откуп барону дашь, теперь иди. Храни тебя Господь, на всех твоих путях! - сказала тихим, угасающим голосом, перекрестив внука.
Михай шёл по лесу и думал, о том, что рассказала ему Донка: не решил он ещё вправе ли он осуждать кого бы то ни было, случилось, как случилось... В лесу щебетали птахи на все голоса, радуясь тёплому, ласковому, утреннему солнцу. Оно пробивалось сквозь молодые листья деревьев, его лучи рассеивались полупрозрачными полосками по всему лесу. Не хотелось верить, что среди всей этой жизни, уходит из его жизни, единственно близкий для него человек, - родной по духу и по крови.
Когда он вернулся, Донка так и сидела, прислонясь к дереву, её потухший взгляд, был устремлён, куда-то, сквозь просвет ветвей, в небо; в другой мир, другую жизнь...
Так закончился жизненный путь цыганки Донка. Своим добрым расположением к людям и снискав среди них заслуженное уважение, она искупила свои грехи.
Прежде чем покинуть место, где он родился и вырос, с кузнецом Семёном выковал два креста, он не знал, как надолго покинет деревню. В нём взбунтовался зов крови, его тянуло к своим предкам. Рассказы бабушки о кочевой цыганской жизни будоражили его сознание: песни и танцы у костра, табуны лошадей - все эти рассказы были полны таинственного романтизма.
В день, когда он был готов выехать, сходил в лесок попрощался с родными, откопал тайник: он впервые видел всё это добро. Первые секунды его, словно парализовало, он не мог отвести глаз от драгоценностей, теперь всё это принадлежало ему - этот блеск околдовал его. Из оцепенения его вывел ветер, который неожиданно поднялся, среди полного безветрия и тишины. Он понял, что это Донка даёт ему понять, что она всё видит и знает, чтобы привести его в чувства. Михай взял несколько монет и массивный перстень, в дар цыганскому барону, табора, в котором его приютят. Тайник он выложил мелкими ветками и прикрыл ими мешочек, затем всё закопал. Уходя, ветер стих, он ласкающим, нежным порывом трогал его за плечи, и юноша понял, это бабушка прощается с ним.
Михай стоял у калитки, держа под уздцы своего коня Буяна.
- Ну, куда ты, что тебя там ждёт? Ты ведь ещё так молод, - пыталась остановить его Ксения.
Полина стояла с глазами полными слёз.
- Я не прощаюсь, мне надо пожить среди своих и понять, кто я есть на самом деле, во мне течёт цыганская кровь, как не крути. Пока я не окунусь в эту стихию, не будет душе моей покоя.
- Полина, я вернусь, вернусь или к тебе или за тобой. Слово моё верное. Жди!
Вскочил на коня и помчался, не оглядываясь, видно не легко далось ему это решение.
Четыре дня скакал молодой цыган, в поисках своих сородичей. У людей спрашивал, может кто, что знал о стоянке табора. Не дружелюбно и неохотно люди отвечали, а то и вовсе гнали прочь:
- Убирайся прочь, а то гляди, не досчитаемся чего, знаем вашу жульническую породу...
- Да и в мыслях ничего такого не было, зачем понапрасну наговаривать,- бывало пытался оправдаться Михай.
Неприятно было слушать столь обидные слова в свой адрес, но рот людям не закроешь.
Ближе к вечеру пятого дня, вдали увидел шатры, сердце застучало, так сильно, что казалось оно бухает во всём его теле. Доскакав, до табора спрыгнул с коня и увидев толпу цыган, в знак уважения, преклонил голову.
- Кто такой, откуда? - мужчина с кнутом в руках задал ему вопрос.
- Михаем кличут меня! Из дальних мест!
- Где община твоя, смотрю молод совсем, провинился никак?
- Скоро шестнадцать стукнет! Про своих не ведомо ничего, русской женщиной воспитан. Нашла меня в поле, возле умирающей цыганки, та только имя моё сказать успела. Вырос решил своих найти, может кто и мать мою знает.
- Как звали то?
- Не успела имя своё назвать, только моё.
- Дак и немудрено, времена какие были,.. всеми гонимые: и белыми и красными, убиенных сколько и гонимых по свету.
- Харманом меня зовут, вроде как барон здесь: люди над собой поставили, смотрю, конь хорош, откуда?
- Ксения - женщина, что подняла меня, подарок сделала на четырнадцать лет, у батьки её кобыла жеребилась. Как подрос жеребчик, привела и сказала:
- Вот подарок от нас, какой цыган без коня...
- Чему обучен?
- Грамоте, у кузнеца в учениках ходил...
- Добрэ, добрэ... пойдём в шатёр, скажу, чаем напоят, да поесть соберут, коня можешь пустить в табун.
- Мала! - позвал Харман, молодую цыганку, которая тот же пришла.
- Собери, что ни будь на стол, гостя покормить надо.