Вдруг где-то совсем рядом, послышались взрывы, поезд резко затормозил, началась паника и неожиданно всё закувыркалось. Солдаты поняли, что надо, что-то делать, но было слишком поздно. Михай отключился на какое-то время и очнулся, когда почувствовал на себе груды тел. Кое как он пытался выбраться наружу, взрывов уже не было слышно, наступила пугающая тишина. Откуда-то снаружи послышались голоса:
- Живые есть?
Отозвалось несколько человек. Им помогли выбраться наружу. Только сейчас цыган увидел, какая чудовищная картина перед ним предстала: повсюду были раскиданы взрывами обезображенные человеческие тела, вагоны были искорёжены... всё происходило, как в страшном, ужасном, безумном сне, но проснутся не получалось.
- Раненый?
Он понял, что обращались к нему.
- Нет, это чужая кровь..
- Винтовка где?
- Не знаю!
- Какая винтовка?! Бери любую. Уходить надо, скоро здесь будут немцы. Лесом уходить будем. Раненым помочь надо.
Михай плохо соображал, голова буквально раскалывалась, но понял, этот, что отдаёт команды здесь старший. " Вот она - показала зловещее своё лицо. Вот она какая - война" и решил; он сделает всё, чтобы его родные никогда не увидели этого кошмара.
Началась суровая фронтовая жизнь: атаки, отступление... наполненные грязью окопы, пульсирующие вспышки немецких пулемётов и винтовки против них. Осунувшиеся, с воспалёнными глазами лица солдат, непомнящие, когда они спали последний раз и многое-многое другое, что вгрызлось в память. Никто тогда не знал, как надолго затянется война. Цыган никогда не прятался за спины других, шёл в атаку в первых рядах, так ему велело сердце. Изнурительная жара, затяжные ливни, суровые морозы: ничто не могло остановить смелого, невозмутимого солдата: он знал, за ним присматривали там - сверху и помнил слова бабушки Донки, про долгую жизнь, ни верить он ей не мог.
За всю войну он не получил ни весточки из дома, каждый день он доставал из гимнастёрки истрёпанный листок; а душа была полна необъяснимой тревоги... Разве мог он знать, что ещё в 1942 году в его родную деревню вошли немцы и за помощь партизанам, согнали всё население в старый сарай на краю деревни: стариков, женщин и детей, и подожгли. Никому не удалось спастись. Сама деревня была сожжена до тла, остались одни головешки.
Такой деревню увидели выжившие после войны мужчины. Такой её увидел и Михай. В правлении ему рассказали, что случилось с жителями деревне. Он до конца не верил в случившиеся, пока собственными глазами не увидел не догоревшие головешки домов и других строений. Долго разрывал тишину крик раненого от горя мужчины, он затихал лишь на время и опять раздирающие душу рычание до хрипоты, пугало животных и птиц.
Михай не знал, как ему дальше жить, куда идти. Война отняла у него самое дорогое. Все ради чего стоило жить, было разрушено. Он ходил в лес, могилки Донки и Джофранки были не тронуты, а от его жены и детей не осталось даже горстки пепла, всё было стёрто временем. На месте сарая он собрал горстку земли в кожаный маленький мешочек и повесил на шею. Здесь его больше ничего не держало, кроме горьких воспоминаний, отдающих щемящей, ноющей болью. Цыган, ходил из деревни в деревню, нанимаясь пасти колхозные стада, пока не оказался в местной деревни - Неверово. Здешние места приглянулись одинокому, с глубокой раной в душе мужчине и он остался здесь навсегда. Ему нравилось пасти лошадей, он любил этих гордых, отзывающихся на людскую доброту животных. В них он порой находил то, что не видел в людях. Он перегонял стада с одного пастбища на другое, находя для своих любимцев, лучшие сочные, душистые луга. Старый цыган научился понимать язык животных, он часами мог рассказывать о своих питомцах. Эта страсть к лошадям передалась и Николе. Он утвердился в мысли быть пастухом. После случившегося, юноша не ожесточился, отлежавшись, он лишь еще больше, замкнулся в себе.
На пастбище прискакал деревенский мальчишка, передав просьбу матери, вернуться домой, и, что отец не держит на Николу зла. Парень простился с цыганом, пообещав, очень скоро вернуться.
Пришла осень, за ней зима. Зимой
Аурика все больше проводила дома, зимой в лес не пойдешь, а другой у нее дороги не было. Она сидела в теплой натопленной избе и слушала бабушкины рассказы. Марфа многое знала и помнила, она была интересной рассказчицей, лишь не касалась темы о родителях внучки. Девушке нравились бабушкины рассказы о войне, где Марфа была санитаркой и на своих плечах, с поля боя вынесла ни одного раненного солдата. Пока болела старая женщина, ей требовалось больше внимания, что не позволяло внучке проводить время на улице, в тихую, мягкую погоду, без суровых морозов.
Девушка выходила зимой на улицу, чтобы набрать на колодце воды, во дворе у них не было колодца. Как - то шла она зимой, за водой, утопая в сугробах, после только что, выпавшего за ночь снега. Из труб домов струился сероватый дымок и в воздухе стоял запах домашнего уюта. Погода была на удивление хороша и тиха. Навстречу мчались сани, запряженные в красавца жеребца, черной масти.
- Дави, лешачиху, - услышала она голос, доносившейся с саней. Она узнала его, он принадлежал задиристому Ивану, друзья сидевшие в санях поддержали его смехом. Аурика, ели успела отскочить в сторону, того и гляди, чуть не зашибли. Она встала, стряхивая с себя снег, обижено посмотрев в сторону удаляющейся шумной, беззаботной компании, хорошо хоть вёдра были пусты.
Летом Аурику забрасывали камнями, а зимой и вовсе несносные мальчишки не давали прохода, забрасывая ее снежками. Ну, хоть со двора не выходи. Девушка, с какой - то жертвенной покорностью принимала удары судьбы, повзрослев, она смирилась со своим положением в обществе, видно доля ее такая, быть отверженной среди людей.