Луна перекатилась на другую сторону, уменьшилась, но свет от нее был еще яркий.
Дым над городом опадал, открывая, кусок за куском, чистое небо. На востоке серело. Между небом и землей протянулась расщелина.
Был предрассветный час, когда собаку не отличишь от волка, а белый цвет от голубого. Самый опасный час, когда из тела уходят силы и приходит смерть, когда молодость пробуждается, а старость не доживает до восхода солнца. Бог повесил Аврааму на шею кусочек солнца, чтоб подобно алмазу исцелял больных. Умирающий, дождись солнца и будешь жить!
Я из породы худых и высоких евреев. «Кожею и плотию одел меня, костями и жилами скрепил меня». А кожа-то прочная, кости твердые. Если бы длина жизни отмерялась вожделением, мне б еще жить и жить. Я не взял себе девушки, чтобы омолодиться, как царь Давид. Я валялся голый в снегу, купался в проруби, меня этому учил отец, который научился от своего отца, которого, благодарение Господу, научил дед. Услада плоти услаждает и душу. Так говорил святой Бешт. Сам Бог хочет, чтобы человек радовался. Радость, как лестница Иакова, ведет от малости к величию. Человек чеканит монеты по одному образцу, и все они одинаковы, Бог отчеканил человека по Своему образу, и ни один человек не похож на другого. Это значит, что каждый человек должен себе сказать: «Мир был сотворен для меня».
В деревне петухи пели уже седьмой раз! Благодарение Тебе, Боже! Лаяли собаки. Скрипели ворота. Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, который по разумению Своему чередует времена, и располагает звезды по местам на своде небесном, сотворяет день и ночь, убирает свет перед тьмой и тьму перед светом… я со своей сединой еще буду плодоносить, буду полон соков и свежести… мир стоит твердо и не пошатнется… Слава новому дню! Еще один день спасен!
Старый Таг поднял глаза.
Перед ним стоял Гершон.
— Гершон! — крикнул старый Таг.
Сапожник Гершон уткнулся лбом в плечо старого Тага.
— Иди, тебе надо отдохнуть.
Сапожник Гершон замотал головой.
— Я слышал твой голос, — сказал старый Таг.
— Да. Я звал сестру Шимона.
— Иди, тебе надо отдохнуть.
Старый Таг открыл калитку.
— Пошли в дом. Я принесу тебе воды.
Гершон затряс головой.
— Что с тобой?
— Ничего. И ничего мне не нужно. Шимон убил казака.
— Боже!
— Казак набросился на его сестру.
— Идем! Никому ничего не говори.
— В городе все уже знают. Всех евреев согнали на рынок. Шимона повесят.
— Ты его видел?
Нет, Гершон его не видел.
— Я едва смог туда добраться. Вся Кривая улица горела, можно сказать, как солома. Весь этот пожар из-за него.
— А Бума ты видел?
— Я едва добрался до Кривой. Видел казака, он скакал на лошади. Это был тот самый казак…
— Я спрашиваю, видел ли ты Бума!
— Горели дома. Деревянные ларьки горели, как бумажные. Русины пьяные, били окна, разбивали фонари.
— Конец света.
— Грабили магазины. Грузили товар на подводы. Тащили мешки на спине.
— И ты все это видел? Сам? Своими глазами?
— Я все видел! Все! Видел Осипа, сына русинского священника из Дулиб. Он знает Шимона. Помогал казаку его искать. В офицерских сапогах, не знаю, откуда он их взял. С австрийским штыком на австрийском армейском ремне. Вел лошадь под уздцы. А казак был тот самый, с пышным чубом. Тот, что утром разъезжал по рынку.
— Пойдем в дом, Гершон.
Гершон кивнул.
— Ты очень устал.
Старый Таг открыл и закрыл за собой калитку.
Они прошли через палисадник перед аустерией. На грядке растоптанная резеда.
Вошли в сени.
— По дулибскому шляху шло войско, беспрерывно, все время, и когда я шел на Кривую, и когда возвращался, верхом, пешие, на пушках, на телегах, на перевернутых вверх дном лодках. Зачем солдатам лодки? Страшная сила! Силища! Пан Таг, мы эту войну проиграли!
— Шимона нашли?
— Не знаю.
— А старого Крамера, переплетчика, ты не видел? Он поехал в город искать Бума. Жена тоже пошла в город. Никто не знает, куда подевались останки.
— Это был тот же самый казак. Тот самый, чубатый, которого утром напугали полосатые шторы. — Гершон сел на нижнюю ступеньку, прислонился к шатким перилам. — Тот самый чубатый казак. Ни с того ни с сего врезáлся на лошади в толпу и махал нагайкой. Люди закрывали головы руками. Кого там только не было: сапожники и скорняки, портные и жестянщики, столяры и торговцы! Вперемешку — бородатые мужчины и бритые, женщины в париках и женщины со своими волосами. А эта, в пенсне? Откуда здесь взялась первая в городе эсперантистка, товарка госпожи баронессы Амалия Дизенгоф? Надо к ней подойти. Она его знает по Объединению. Толпа внезапно оттолкнула его и понесла к виселице.