[48] Вот и вся наша мудрость, которой может научиться каждый, стоя на одной ноге. В нашей истории враги постоянно вершили над нами неправедный суд, обвиняя нас в обмане, лжи, клевете, издевательствах, ненависти. Враги окружают нас, как волки беззащитную овечку. А что у этой беззащитной овечки есть для защиты? Чистое сердце. И сейчас, когда я стою перед смертным деревом, у меня нет ничего, кроме чистого сердца. Кто же должен погибнуть на этом страшном дереве? Никто не знает. Кто-то. А как кто-то может погибнуть? Как кто-то может быть виноват? Как кто-то может убить? Кто его знает? Кто его видел? Кто его поймал за руку? Где он, этот кто-то? Разве человек — иголка? Да, душа во мне скорбит, потому что погиб один из ваших солдат. Как погиб? Это только Богу известно. Потому что хотел опозорить девушку? Не верю! Как раз эту девушку? И как раз сестру такого брата, который убивает живых людей? Этот ваш солдат родился за сотни миль от нашего города — и здесь попадает в тесный колодец! Что, вашему солдату больше нечего было делать? Мало у него было собственных дел и забот? Его забрали от матери, от жены, от детей, а вокруг летают горячие пули, опасность подстерегает на каждом шагу, и каждая минута в живых — чудо! А эта еда, это спанье, эти тяготы в дороге! Откуда у такого человека время?! Нет, я в это не верю! Скажите вашему генералу, что я, городской раввин, не верю! Генерал должен знать своих солдат, и он меня поймет. Я знаю свою общину. Каждого знаю с рождения. Знаю его печали, его радости, его добрые поступки и мелкие провинности. Его душу и его совесть. Я за каждого ручаюсь! Скажите это генералу. Он согласится, что я прав, а если нет, раз нужно — возьмите меня и судите… и пусть моя душа… У раввина задрожали губы. Он тихо шептал молитву и тихо вздыхал: «Господи, Господи, посмотри на наш позор!» Женщины начали плакать. Мужчины тоже плакали. Только дети не плакали. Офицер поморщился и закричал, чтоб сейчас же все перестали. Богатый еврей Рехтер, владелец самой большой в городе бакалеи, крикнул: «Ша! Кончайте плакать. Господин офицер не любит, когда плачут». Плач прекратился. У женщин еще дрожали подбородки, они обнимали и целовали своих детишек. Мужчины, которые в очках, снимали их и протирали пальцами. Только плечистый торговец скотом громко шмыгал носом: «Боже, Боженька, помоги или оглуши!» Сбоку выступил глава иудейской общины в котелке, в длинном сюртуке, с подстриженной бородой и тростью в руке. Поклонился, вытер платком усы, спрятал платок во внутренний карман сюртука и произнес речь: «Мы, евреи, верим в справедливость. Именно евреи дали миру первые заповеди. А мир их принял, чему и обязан своим существованием. Речь моя будет краткой. Я скажу только, каковы заслуги еврейства перед человечеством. Что мы дали миру? Библию, эту книгу книг. Так же, как Эдем, то есть Рай, был источником четырех рек, которые текут во все стороны света, наша Библия — источник четырех величайших мировых религий. Что еще мы дали миру? Множество ученых, которых я не стану тут перечислять, но которых знает и высоко ценит не только Европа, не только Германия, Франция и Англия, но и Америка, и Австралия. Мы дали миру, например, Генриха Гейне. И так далее, и так далее! Община наша не богата. Обычаев ваших мы не знаем. Но мы будем их уважать и постараемся сделать все, заверяю вас как глава иудейской общины, приложим всяческие старания, чтобы вы были довольны от начала до конца, сколько бы вы у нас ни пробыли. Я закончил». Глава общины обвел взглядом всех, кто стоял поблизости, и поклонился. Офицер улыбнулся. Да, улыбнулся. Даже отдал команду, и солдаты, нацелившие свои винтовки с длинными штыками прямо в грудь раввина и богатых евреев, опустили их на землю. У нас добрый Бог, с облегчением вздохнули евреи. Как всегда в нашей истории, беда висит над нами и, кажется, вот-вот на нас свалится, но заканчивается все только страхом. Пусть это будет искуплением! Не для нас Ты это делаешь, а для Себя! Кто же еще будет прославлять Тебя так, как избранный Тобою народ! Вокруг молодого человека в круглой бархатной шляпе собрались десять евреев, а он уже громко пел: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Царь Вселенной, освобождающий узников». — «Аминь», — кивнул головой раввин, а за ним вся толпа повторила: «Аминь, аминь, аминь во веки веков!» — «Благословен Ты, Господь…» — продолжал юноша, крепко зажмуривая глаза. «Хватит, довольно! — сказал раввин. — Офицер не понимает нашей молитвы». Плечистый торговец скотом с багровым загривком и красным лицом (другие тоже раскраснелись, но не от избытка крови, как он, а из-за жара, пышущего от горящих ларьков) подбежал к раввину, достал туго набитый бумажник, отсчитал несколько банкнот и хотел дать офицеру. Раввин придержал его руку. «Почему?» — взглядом спросил торговец скотом. «Потом объясню», — взглядом ответил раввин. Солдаты теперь уже позволяли подходить к раввину. Ему пожимали руки, желали здоровья, благодарили, как после речи в синагоге, словами: «Да умножатся силы твои!» Но радость была недолгой. Евреев оттеснили от заложников, толпа расступилась, и на середину выехал чубатый казак. От него разило керосином. Он осадил коня перед офицером. Козырнул. Видно было, что привез недобрую весть. Выпрямившись в седле, сверкал зубами, а когда закончил выкрикивать то, что велел передать офицеру стоявший на балконе комендант — видно, что-то очень важное, возможно, что Шимона поймали, — нагнулся и широким рукавом зеленой куртки, синей куртки, красной куртки утер пот со лба. Пятна на куртке были от керосина. Этот самый чубатый казак бросил горящую тряпку на деревянный домишко Шимона. Пламя вырвалось из окон и дверей, но Шимона внутри уже не было. Казак, не слезая с коня, окунал в бочку, которую выкатили из углового магазина, тряпку и поджигал гонтовые крыши. Огонь перескакивал с дома на дом. Жители Кривой улицы, воры и пьянчуги, смотрели, руки в карманах, на пожар. Их жены, плеснув на стену пару ведер воды, выносили в простынях перины и одежду. Жирный от керосина дым плыл по улочке, как по сточной канаве, в город, пожарные в касках сидели на рынке возле своей красной телеги, неподалеку от «Народной торховли», на случай, если туда доберется огонь, и курили папиросы. Чубатый казак замахивался нагайкой на женщин, расталкивал лошадью кучки мужчин — искал Шимона. Спрашивал, не видел ли кто его. «Мы ничо нэ знаем, — говорили русины. — Мы ничо нэ бачилы». А один сказал: «Мы браты, мы бы сказалы». Казак не верил, хотя язык был похож на его родной. Убитый казак лежал мокрый. А его лошадь — если б не эта лошадь, никто бы ничего не узнал — щипала траву рядом. На холке и на ногах у нее еще заметны были фиолетовые рубцы. Соседи смотрели в окно и видели, как Шимон палкой отгонял лошадь от дома. Но она вернулась и теперь одиноко стояла у калитки. «Что за конь? Где казак?» Стали искать, пока не нашли убитого в колодце. А Песя? Выскочила из дома, когда Шимон палкой гнал лошадь вниз по улочке к старым садам. Кричала и дергала брата за рукав. Шимона схватят. Из-за нее! Вестник зла ждал. Что он сказал? Что Шимона поймали? Где его нашли? Офицер насупил брови. Что он теперь сделает? Снова наставит штыки на заложников? Раввин спокойно ждал. Богатые евреи не сводили глаз с офицера. Что он скажет? Какой приказ отдаст своим солдатамвернуться
Афоризм «Не делай другим того, что ненавистно тебе» принадлежит Гилелю (75 г. до н. э. — 5 г. н. э.), выдающемуся законоучителю эпохи Второго Храма. Однажды к Гилелю пришел чужеземец и попросил: «Научи меня всей Торе, пока я стою на одной ноге», — на что Гилель и дал этот ответ.