Снова настала тишина. Беззащитная тишина. Тишина дороги помалу впускала врага. Дорога равнодушна. Враг равнодушен. Что за дело врагу до жизни и семьи старого Тага? Враг о них ничего не знает. Не подозревает о существовании Мины и Лёльки. Ни лиц их не знает, ни имен, но вдруг стал самым главным, подобным Богу, который дарует или отнимает жизнь. Как Ему заблагорассудится.
Поля по обеим сторонам шляха лежали пустые, безразличные, хотя со вчерашнего дня ни один стебелек не изменился.
Втроем, отслонив занавеску, они смотрели в окно, выглядывали первого казака.
Пусто.
Только со стороны Общедоступной больницы доносилось постукивание железа по каменным плитам тротуара. И громкий, уже издалека слышный, отзвук шагов. Запоздалый беглец.
Он сразу, с первого дня войны начал хромать и так и не перестал, хотя комиссия освободила его от армии. Шагал по улицам подпрыгивающей походкой, а все смеялись ему в лицо. Глупец. А может, боялся доноса. И среди евреев бывают доносчики. Можно даже сказать, для нашего замечательного народа такое не редкость. И сейчас, хотя его ни единая живая душа не могла увидеть, хромал — настолько привык; кое-кто уже беспокоился, что будет с его ногой, когда закончится война. Ведь, упаси Бог, может так и остаться!
— Зачем кантору, сыну кантора, убегать? — удивился старый Таг. — Здесь хромать можно даже лучше, чем в самой Вене.
Кантор, сын кантора, шел быстро, не оглядываясь — ни направо, ни налево, ни назад. Отбивал четкий ритм тростью с острым железным наконечником. Не остановился перед аустерией. Перешел мостик, под которым когда-то протекал большой ручей, почти река, приводя в движение колесо водяной мельницы, пока та не стала паровой, а сейчас на дне тонкая ниточка воды, только перед фашинной дамбой глубина, как и прежде, два метра. Кантор, сын кантора, отдалился, скрылся за поворотом.
Опять тишина.
Отошли от окна.
— И что теперь? — спросила Мина. Старый Таг вышел и закрыл калитку на крючок, а ворота на ключ. — Что теперь? — снова спросила невестка, когда старый Таг вернулся в залу аустерии.
— Залезете в подпол.
— Не будем мы никуда залезать, — скривилась Лёлька.
— Почему?
— Они первом делом потребуют водку. И найдут подпол. — Невестка старого Тага закусила губу.
— Верно, мама права, — обрадовалась Лёлька.
— Не бойтесь. Я вас хорошо спрячу. Крышку прикрою линолеумом. Никто не догадается, что в кухне вообще есть подпол. Первая ночь — самая худшая. А хуже всего в первую ночь — первые часы. Потом будет спокойнее. Дверь в кухню загорожу буфетом. — Он показал на стоящий в зале буфет. На полках фаянсовые кружки для молока и глиняные тарелки, расписанные красными розами и синими листьями. — Не волнуйтесь, я их туда не пущу. Скажу, что в деревне ни у кого нет подполов, есть только картофельные ямы во дворе. У нас вот так, если захотят, пускай сами проверят. У них по-другому? Я в этом не виноват. Женщин нет. Убежали. Почему убежали? Вот и я себя спрашиваю. Да потому, что глупые.
— Глупые! — крикнула невестка. — Только глупые да глупые, ничего больше не услышишь. Адвокатша Мальц тоже глупая, да? Гершон рассказывал, что видел, как она садилась в поезд. Вместе с мужем и младшей сестрой Эрной. — Мина поднесла два пальца к виску. — И надо же как раз сейчас начаться мигрени. Лёлька, принеси капли. Погоди, я сама. — Потирая лоб, она было направилась в спальню. Но остановилась.
— Ох! — выдохнула Лёлька. Она первая услышала и побледнела.
— Что случилось? — испугалась Мина.
— Отойдите от окна! Быстро! — сдавленным голосом приказал старый Таг. Подбежал к окну и задернул занавеску.
Все трое встали посреди комнаты под висячей лампой с черной жестяной тарелкой-абажуром.
— Это они! — прошептала Лёлька.
— Идите, говорят вам! Я прикрою крышку линолеумом. — Старый Таг подошел к кухонной двери.
Женщины не сдвинулись с места.
— Идите, ради Всемогущего! — взмолился старый Таг.
Обе подняли вверх пальцы.
— Да! — Мина заломила руки. — Это они. Отчетливо послышался цокот копыт. И стих, будто коней резко осадили. Перед домом раздались голоса. Скрипнула калитка. Тяжелые шаги приближались, звенели шпоры. Кто-то стукнул пальцем в оконное стекло. Несильно, нестрашно.
— Aufmachen! По-немецки?
— Aufmachen Fenster!
Что это за язык?
— Aufmachen sofort Tür![21]
— Немецкий — без артиклей? — Невестка еще больше испугалась. — Какой ужас! Они притворяются нашими!
— Переодетые казаки? — поднял брови старый Таг. И подошел к окну. — Глупее не могли придумать?
— Не открывай окно! Не открывай! — Невестка попятилась к дверям спальной комнаты.