34 Михайловский-Данилевский А.И. Ук. соч., с. 225.
35 Segur. Un Aide de Camp de Napoleon. Memoires general comte de Segur. Paris, p. 270.
36 Ibid.
37 Thiard M.-T. Op. cit., p. 243-244.
38 Segur. Op. cit., p. 272.
39 Savary A.-J.-M.-R., due de Rovigo. Op. cit., p. 220-221.
40 Ibid., p. 221.
41 Correspondance... t. 11, p. 443—444.
ЭПИЛОГ
Даже на окончательный, решающий акт всей войны в целом нельзя смотреть как на нечто абсолютное, ибо побежденная страна часто видит в нем лишь преходящее зло, которое может быть исправлено в будущем последующими политическими отношениями.
Клаузевиц. О войне.
В то время когда в стане французов праздновали победу и с восторгом ожидали триумфального возвращения на родину, остатки русских войск согласно договору по этапам покидали австрийские владения. В Брюнне начались мирные переговоры между австрийскими уполномоченными князем Лихтенштейном и графом Гиулаем, с одной стороны, и министром иностранных дел Франции Талейраном — с другой. Война для всех кончалась. Но она не закончилась для императора Александра I.
Буквально через несколько часов после встречи с Савари в Холиче царь приказал графу Строганову ехать в Лондон, чтобы «узнать о намерениях английского правительства и обещать ему прежнее единодействие России... Генерал-адъютанту князю Долгорукову отправиться в Берлин... и обещать, если Пруссия решится воевать с Наполеоном... поддерживать ее всеми силами России, предоставляя на первый случай в распоряжение прусского короля корпуса Беннигсена и графа Толстого»1.
Нет, Александр не был наивным молодым человеком, которого подтолкнули к войне «недобрые» советники. Теперь, после Аустерлица, его ненависть к Наполеону стала только еще более лютой и непримиримой. Аустерлицкий позор не станет, как на то надеялся французский император, уроком для самоуверенного юноши. Он лишь укрепил Александра в его намерении свергнуть Наполеона любой ценой, не останавливаясь ни перед какими потерями. Еще не остыли жерла французских и русских пушек, а Александр уже готовил новую войну.
Пруссия к этому моменту созрела для выступления. Не зная еще об аустер-лицком разгроме, король собирался оставаться верным Потсдамскому договору. Однако когда князь Долгорукий и генерал Штуттерхайм привезли в Берлин известие о перемирии, король, как всегда, вернулся к своим колебаниям. Русский посланник Алопеус и австрийский представитель граф Меттерних уговаривали его немедленно объявить войну. С другой стороны, французский посол, рассказывая об успехах Наполеона, обещал Пруссии большие выгоды от союза с Французской империей. В этих условиях Фридрих Вильгельм не отважился на рискованный шаг. Как и все люди нерешительные, он пожелал отсрочить момент истины. В результате он отложил окончательный вердикт до момента получения известий о переговорах графа Гаугвица.
Последний был сторонником профранцузской ориентации во внешней политике Пруссии. Вполне понятно, что под влиянием Аустерлицкого триумфа императора эта тенденция Гаугвица стала еще более очевидной. Рассказывают, что во время его пребывания в Вене он гордо носил знаки ордена Почетного легиона, полученные им от Наполеона, с восторгом говорил о победе французского императора и о его гении. В результате вместо объявления войны французскому императору Гаугвиц заключил союзный договор, подписанный в Шенбруннском дворце 15 декабря 1805 г. Согласно условиям этого договора в обмен на поддержку Франции, уступку Наполеону герцогства Клевского и Невшателя, а Баварии — княжества Анспах (того самого, из-за которого Пруссия чуть-чуть не оказалась в рядах третьей коалиции), Фридрих Вильгельм III получал вожделенный Ганновер. Клаузевиц вспоминал: «В Берлине по поводу поведения Гаугвица сначала поднялся большой шум, что было вполне естественно, так как его послали, чтобы объявить войну, а он вернулся с союзом... Но на совете, который был созван по этому поводу... трактат был принят с одним изменением... Обмен территориями должен был произойти только после заключения общего мира, то есть с одобрения Англии, а до тех пор Пруссия должна была оккупировать Ганновер войсками»2.
Шенбруннский договор лишил Александра всяких надежд на немедленное выступление Пруссии. Но как это ни удивительно, даже переговоры пруссаков с французами не могли обезоружить решившего идти до конца царя. Находясь в Тешене, он отдал распоряжение Кутузову о том, чтобы тайно направить корпус генерал-лейтенанта Эссена в Пруссию и тем самым подтолкнуть прусского короля к выступлению! У дипломатически корректного Михаила Илларионовича, очевидно, глаза вылезли на лоб, когда он читал рескрипт царя. Несмотря на свою покладистость, он вынужден был ответить категорическим отказом: «Таковое движение не может не встревожить французское правительство и не навести, может быть, заботы австрийскому двору; сохранить оное в тайне есть вещь невозможная, ибо должно отправить кого-либо предварительно для заготовления продовольствия, нужного сему корпусу, что немедленно учинится известным в главной квартире французской; тогда кто отвечает, что Бонапарте, позволяющий себе все на свете, не пошлет корпус прямою дорогою для пресечения дороги и нападения на сей под командою генерал-лейтенанта Эссена» . В результате русские войска продолжили свое отступление, и новая коалиция против Наполеона временно не состоялась.
Что же касается французского императора, то он, даже отдаленно не подозревая о подобных демаршах Александра, продолжал надеяться на сближение с Россией. По его приказу все офицеры и солдаты русской армии были без всякого обмена пленных освобождены. Накануне отъезда князя Репнина Наполеон пожелал с ним говорить. Вот что рассказал Репнин в своем письме об этой интереснейшей встрече: «В Брюнне собралось нас раненых 6 кавалергардских офицеров и 17 уланских, с храбрым их начальником Меллер-Закомельским; по всей справедливости, мы не могли довольно нахвалиться обращению с нами; почтеннейшие французские генералы посещали нас часто, особенно генерал Рапп, который, удостоверившись, наконец, что мне возможно было выехать, объявил мне приглашение Наполеона явиться к нему на другой день в полдень; меня ввели во внутренние покои занимаемого им архиерейского дома. Через несколько минут вышел Наполеон и, оставшись один со мною, начал разговор следующими словами:
—Как ваши раны, князь Репнин?
—Все в порядке, Сир.
—Я попросил вас прийти для того чтобы поручить вам передать еще раз императору Александру мои пожелания мира. Почему мы ведем войну, когда мы...
—Сир, прошу простить меня за мою дерзость и за то, что я вас прерываю, но я должен сказать, что я — только солдат, далекий от международной политики и от императорского двора. Я не могу дать на это никакого ответа.
—Я прошу у вас только об одном: передать императору Александру слово в слово то, что я вам сейчас скажу.
—Это долг верности по отношению к моему государю.
—Послушайте меня, вы сможете встретиться с императором через несколько дней, если он еще находится при армии. Скажите ему, что если бы он выслушал мои предложения и согласился встретиться на аванпостах, тогда я бы подчинился воле его благородной души. Ему достаточно было бы объявить мне свои намерения для достижения спокойствия в Европе, и я бы подписался под ними. Но вместо этого он послал ко мне наглого хлыща, который посмел дерзко вести себя с главнокомандующим французской армии во главе его войск. И что из этого вышло? Мы сразились, и теперь только я имею право высказывать мои желания. Но мы можем еще найти путь к сближению, пусть он пришлет мне в Вену своего уполномоченного представителя, но только не одного из этих придворных, которые наполняют его штаб. Правда далека от монархов. Александр родился на троне, а я стал императором сам, но мои бывшие товарищи, мои бывшие командиры не осмеливаются больше мне ее говорить, как не говорят ему правды его придворные.
Но давайте поговорим о сражении. Что за мысль была растянуть вашу армию и разделить ваши колонны, как вы это сделали? Нужно было сконцентрировать войска, собрать армию в кулак, для того чтобы всю ее целиком бросить на врага.
—Но, Сир, я уже имел честь вам говорить, что я всего лишь полковник, моя роль смотреть вперед и драться с тем, кого я вижу перед собой, а не пытаться проникнуть глубже этого. Для меня главное повиноваться, а не рассуждать.
—Репнин, вы полная противоположность Долгорукому, вы слишком скромны. Но я должен сказать, император Александр все равно должен был проиграть это сражение. Для него оно было первое, а для меня — сороковое.
— Сир, я убежден, что после урока, который вы преподнесли, у него не будет необходимости дать столько же битв, чтобы взять реванш.
—Я вижу, вы сердитесь.
—Я бы не посмел, но солдат не может быть безразличен к тому, что говорят о его государе.
—Ну что ж, полковник, давайте не будем друг на друга обижаться, для нас это будет несложно, потому что я вас уважаю.
—Для меня это большое счастье. Я сохраню на всю жизнь воспоминание о вашем благосклонном приеме.
—Прощайте, Репнин, я возвращаю вас вашему государю как доказательство моего стремления восстановить дружеские отношения, которые связывали нас раньше»4.