У штуцера был еще один недостаток — он не мог быть длинным. Потому что в этом случае операция по забивке пули в нарезной ствол стала бы поистине почти невообразимым делом. Поэтому даже снабженный большим штыком, штуцер был куда менее полезен в рукопашной схватке, чем большое гладкоствольное ружье. Не следует забывать, что ружье вместе с прикрепленным штыком представляло собой оружие почти двухметровой длины. Каждый пехотинец, прикрепив штык к концу ствола, получал фактически мощную «полупику». Именно поэтому, а не из-за того, что мастера той эпохи не умели делать короткие стволы, ружья делались длинными. Разумеется, длинный ствол улучшал и точность стрельбы, но все же главной причиной изготовления столь длинных ружей была необходимость дать в руки каждого пехотинца одновременно надежное огнестрельное и холодное оружие.
Несмотря на важность ручного огнестрельного оружия, главные потери в конце XVIII — начале XIX века наносила на поле боя артиллерия. Как это ни странно, пушки стреляли практически с той же скорострельностью, что и ружья. В критические моменты артиллеристы могли давать до 4 выстрелов в минуту и даже более. Впрочем, с такой скоростью стреляли не часто. При продолжительной быстрой стрельбе ствол сильно накаливался, и заряд, вложенный в пушку, мог взорваться в тот момент, когда его забивал артиллерист.
* Ясно, что Барден за действительную дистанцию огня условно принял дальность полета пули при горизонтальном положении ствола, причем выраженную в туазах. Отсюда такая странная для оценочной цифры точность — 234 м.
Заряд в эту эпоху представлял собой заранее заготовленную дозу пороха, насыпанную в мешочек из плотной ткани (картуз). Ядро прикреплялось металлическими полосками к «Шпигелю» (деревянному поддону), который в свою очередь соединялся с картузом. Во Франции подобный заряд, похожий на современный унитарный патрон, появился в 60-е годы XVIII века. Примерно Е это же время он получил распространение и в других европейских армиях.
Основным видом снарядов для артиллерии были ядра, отлитые из чугуна. Во второй половине XVIII века была усовершенствована картечь. Отныне картечные пули либо отливались из чугуна, либо были коваными. В России их продолжали делать из свинца до 1809 года. Они укладывались в специальные жестяные банки, которые прикрепляли, подобно тому, как это делали с ядром, к картузу. Количество картечных пуль в одной банке варьировало в зависимости от калибра и размера пуль (в основном от 60 до 150 пуль диаметром от 20 до 50 мм). Картечный выстрел, сделанный с близкого расстояния, мог нанести страшные потери сомкнутому строю пехоты или кавалерии.
Наконец, еще одним видом снарядов были гранаты — полые чугунные шары, заполненные внутри порохом, воспламеняющимся от специального запала. Из обычных пушек стрелять гранатами было невозможно, т.к. давление в канале ствола было слишком большим, и граната могла разорваться, не вылетев из орудия. Поэтому, чтобы стрелять гранатами, во Франции использовались специальные короткоствольные гаубицы. В России была создана своеобразная система орудий, которые назывались единорогами. Единорог был короче обычной пушки, но значительно длиннее гаубицы. Из него можно былс стрелять как ядром, так и гранатой. Ясно, что вследствие более короткого, чем у обычной пушки, ствола точность стрельбы ядром из единорога была меньше, чем из пушки, а при стрельбе гранатой существовала опасность, хотя и не очень высокая, ее преждевременного разрыва. Зато единорог стрелял значительно дальше гранатой, чем французская гаубица. По своему классу его следует отнести к промежуточному между пушкой и гаубице типу оружия.
Дальнобойность артиллерийских орудий начала XIX века могла достигать 4 км и более при угле возвышения ствола, близком к 45 градусам. Однако полевые лафеты того времени не позволяли задавать подобные углы возвышения, тем более что в этом не было никакой необходимости. Ядро вообще не разрывалось, а граната поражала неприятеля только в небольшом радиусе. В результате стрелять по противнику, которого нельзя было непосредственно видеть, было бесполезным занятием.
Эффективная дальнобойность ядрами и картечью показана в таблице.
Дистанции эффективного огня для орудий различных калибров2
| Ядро/граната (м) | Дальняя (крупная) картечь | Ближняя (мелкая) картечь | |
| 12-фунтовая пушка | 1 100 | 700 | 500 |
| 8-фунтовая пушка | 1 000 | 600 | 400 |
| 4-фунтовая пушка | 900 | 500 | 300 |
| Гаубица | 900 | 400 |
Все сказанное относится к оружию начала XIX века, однако почти полностью применимо к вооружению середины и второй половины XVIII века. Небольшой прогресс наблюдался только в развитии артиллерии. Во Франции в 1765—1774 гг. была введена артиллерийская система Грибоваля, которую почти все современники единодушно считали наиболее удачной. В России в 1805 г. была введена так называемая аракчеевская система артиллерии, которая также использовала все последние технические разработки своего времени. Подобно системе Грибоваля, она была почти что совершенной для своего времени.
Впрочем, усовершенствования в области вооружений не носили принципиального характера. Зато тактика сильно изменилась в эпоху Великой французской революции. Эта трансформация объясняется не усовершенствованием оружия, а изменением облика войны и моральнополитического состояния армий.
В XVIII веке война была исключительно делом правительств. В Европе эпохи Просвещения давно угасли острые религиозные распри, а национализм был практически еще неизвестен. Классические монархии обладали достаточными материальными средствами, чтобы набрать многочисленное войско. Однако в то время никто и понятия не имел об идеологической обработке масс и пропаганде. Считалось, что офицеры должны выполнять свой долг, руководствуясь дворянско-рыцарскими представлениями о чести, а солдаты представляют собой некую инертную массу, в любом случае не рвущуюся в бой. Это наложило печать на тактику европейских армий того времени.
Из того, что было сказано о технической составляющей, ясно, что ружья того времени могли давать значительный эффект только при их массовом употреблении. Особенно действенен был огонь залпами. Очевидно, что такой огонь проще всего вести группой, построенной ровными шеренгами и действующей по команде, поданной голосом. Так естественным образом родился батальон в развернутом строю, а так как максимально возможное количество людей, которыми можно командовать голосом (при условии сомкнутого строя) 500—900 человек, то это количество стало обычной численностью батальона. Батальон пехоты, построенный в три шеренги, ведущий максимально частый залповый огонь, становится основой всех боевых порядков.
Этот строй оказался удобен не только с точки зрения применения оружия, но и по причинам морально-политического характера. «...Тактика вполне соответствует составу армии, — справедливо отмечал Дельбрюк, — рядовому ничего не остается делать самому, ему надо только слушаться: он идет, маршируя в ногу, имея справа — офицера, слева — офицера, сзади — замыкающего; по команде даются залпы и, наконец, врываются в неприятельскую позицию, где уже не ожидается действительного боя. При такой тактике добрая воля солдата, если он только остается в руках офицера, не играет особенной роли, и можно было рисковать подмешивать в строй чрезвычайно разношерстные элементы»3.
Так совершенно естественно родилась тактика, получившая позже название линейной, основой которой являлся уже упомянутый развернутый в трех шереножную линию батальон, выровненный как на параде, с офицерами и унтер-офицерами позади и на флангах. Между тонкими линиями отдельных батальонов невозможно было оставить большие интервалы, так как фланги и тыл каждого из них были очень уязвимы, в результате армия строилась, по сути дела, в единый огромный боевой порядок, состоявший чаще всего из двух поставленных одна за другой на дистанции 200—300 метров линий развернутых батальонов. Кавалерии оказалось нечего делать в ином месте, кроме как на флангах этого построения. Так боевой порядок армии стал неуклюжим и тяжеловесным. Так как всякий разрыв боевой линии грозил тем, что неприятель вломится в него, армия, если она желала предпринять какой-либо маневр или передвижение, вынуждена была действовать как одно целое, над ней, как сказал Клаузевиц, царило «проклятие единства» — отсюда медлительность и негибкость всех маневров.
Конечно, данное описание — не более чем общая схема. Не следует, как это делается в ряде трудов, сводить все многообразие форм борьбы в XVIII веке только к приемам линейной тактики. Как на теоретическом, так и на практическом уровне в течение всего столетия происходил поиск иных возможных форм борьбы. Еще в начале XVIII века французский генерал Фолар выступил с идеей применения в бою глубоких колонн пехоты, с помощью которых он надеялся прорвать тонкие линии врага4. Идеи Фолара позже поддержал другой французский военный теоретик Мениль-Дюран5. В военной литературе Франции той эпохи возникнет даже бурная полемика между сторонниками «тонкого боевого порядка» и «глубокого боевого порядка». Последний получит название «французского», так как, согласно мнению его авторов, он более соответствовал французскому характеру с его порывистой отвагой и энтузиазмом.