Впрочем, «укреплять» Павла I в его раздражении по отношению к Австрии и Англии не было никакой необходимости. Другой французский агент докладывал из Санкт-Петербурга: «Павел I никогда не простит двуличности венскому кабинету... Его самолюбие настолько уязвлено тем, что он стал игрушкой австрийских интриг, что немыслимо, чтобы он забыл обо всех этих недостойных вещах»5.
В апреле 1800 г. из Лондона был отозван русский посол граф Воронцов. Семен Романович Воронцов был не просто послом. Представитель влиятельного клана Воронцовых, он в 1784 г. был назначен послом в Великобританию и за 16 лет до того «вжился» в страну своего пребывания, что стал больше англичанином, чем русским. Благоговея перед английскими политическими учреждениями, он безраздельно поддерживал все действия правительства этой страны. Воронцов, как писал граф Чарторыйский, «поистине пустил корни в Англии, он так превозносил ее, как не мог бы это делать самый ярый «тори». Он настолько восхищался господином Питтом*, что не мог себе позволить не только критику, не только какое-либо замечание, но даже малейшее сомнение по поводу доктрин и действий этого министра. Для графа Воронцова подобное сомнение показалось бы неприемлемым нонсенсом, глупостью или моральным уродством... Эти чувства мешали ему смотреть беспристрастно на события и понимать интересы России...»6 Отзыв Воронцова** был важным политическим знаком, тем более что одновременно русский посол был отозван и из Вены, а на его месте не оставили даже временного поверенного.
На смену курса коалиционной войны окончательно приходили новые политические ориентиры, пока еще довольно неясные.
В то время когда Россия искала новую внешнеполитическую систему, во Франции Первый консул должен был немедленно решить не только острые внутренние проблемы, с чем он блистательно справлялся, но и внешние. Самой главной из них была война с коалицией. Ведь, несмотря на то что Россия покинула де-факто ряды антифранцузского союза. Англия и Австрия не складывали оружия. Война продолжалась на суше и на море, Италия была потеряна, французские войска изгнаны с Ионических островов, блокированы в Египте, осаждены на Мальте, а границы Республики, несмотря на победы в Голландии и Швейцарии, оставались под угрозой. Франция устала от бесконечной войны, подавляющее большинство французов желали не только прекращения анархии и хаоса, но и мечтали о мире. Мира хотело и большинство европейцев — простых англичан, немцев, итальянцев, голландцев...
* Уильям Питт — английский премьер-министр. Несмотря на официальное смещение с поста посланника, Воронцов, сославшись на болезнь, остался в Лондоне и не вернулся в Россию.
Бонапарт чувствовал это общее неодолимое желание и решил сделать шаг, пренебрегающий всеми формальными дипломатическими нормами. 26 декабря 1799 г., фактически едва только придя к власти, он напрямую обратился к английскому королю: «Война уже в течение восьми лет разоряет четыре части света. Неужели она должна быть вечной? Неужто нет никакого способа ее остановить? Как две нации, самые просвещенные в Европе, могущественные и сильные даже более того, чем нужно для их безопасности и независимости, могут жертвовать во имя пустого тщеславия благами торговли, внутреннего процветания и счастьем стольких семейств? Почему мы отказываемся признать, что мир — это первая необходимость для человечества и самая высокая слава...»7Одновременно подобное письмо Бонапарт направил и австрийскому императору. Оно завершалось словами: «Я далек от всякой жажды пустой славы, и моим главным желанием является остановить потоки крови, которые неизбежно прольются на войне» 7.
Ответом на эти послания было презрительное письмо английского министра иностранных дел лорда Гренвиля и концентрация австрийских войск в Италии. Война, увы, была неизбежной. Но, рассчитывая на слабость Франции, союзники забыли, что во главе ее отныне стоял полный энергии и отваги человек, вокруг которого сплотилась вся нация. Наконец, человек, профессией которого, делом которое он знал лучше, чем кто- либо, была война.
Пока австрийские генералы пытались выяснить обстановку и собирали свои войска, пока армия Меласа в Италии только начала свое движение вперед, Бонапарт уже четко наметил план действий и немедленно приступил к его исполнению. В Германии у австрийцев было 108 тыс. человек под командованием генерала Края, против них стояла 128-тысячная армия генерала Моро. Однако удар, который наносил Моро, был не главным. Бонапарт знал таланты этого человека, но также знал и его медлительность и осторожность. Сам же он не мог встать во главе Рейнской армии — этого не позволяла конституция. Рейнская армия славилась к тому же своей верностью республиканским идеалам и наличием в рядах ее командования настоящей клиентелы Моро. Эти люди не позволили бы Первому консулу взять в руки командование вопреки закону.
В Италии у французов оставалось всего лишь 35 тыс. человек, большая часть которых находилась в Генуэзской ривьере. Против них было 128 тыс. австрийцев генерала Меласа. Принять командование горстью войск, прижатых к морю, было физически сложно, да и бесполезно.
Бонапарт принимает смелое решение — собрать так называемую Резервную армию, во главе которой формально будет поставлен генерал Бертье. Верный штабной генерал, разумеется, не будет противиться реальному командованию Первого консула, который официально будет просто «сопровождать» войска. Массена в районе Генуи упорной обороной должен сковать главные силы австрийцев, тогда Резервная армия (60 тыс. человек) стремительно форсирует Альпы и нанесет удар по врагу с тыла. Такова была идея маневра, а его исполнение станет образцовым.
Пока Мелас сосредоточил все свое внимание на Генуе, Бонапарт привел в действие план кампании. 6 мая 1800 г. в 4 часа утра он покинул дворец Тюильри, ставший его резиденцией. На следующий день он был в Дижоне, где провел смотр одной из дивизий Резервной армии, 9 мая в Женеве, 13 мая в Лозанне.
16 мая авангард армии Бонапарта двинулся на перевал Сен-Бернар, а 20 мая в 17 часов сам главнокомандующий был на вершине перевала. В несколько дней французская армия преодолела все препятствия: горы, снега, разбила австрийские отряды на выходе из гор и 2 июня снова с триумфом вступила в Милан. Австрийцы так «умело» управляли в Ломбардии, что итальянцы, которые еще год назад приветствовали войска коалиции, теперь исступленно ликовали при виде молодого полководца и его солдат...
Мелас был в растерянности, он с трудом мог поверить, что армия Бонапарта не просто пришла в Италию — она была в тылу австрийцев! Несмотря на то что к этому времени, после героической обороны, Генуя вынуждена была капитулировать на условиях свободного выхода французских войск, ситуация для австрийской армии стала катастрофической. Мелас собрал силы и пошел на прорыв. 14 июня 1800 г. у деревни Маренго (буквально в нескольких километрах от того места, где ровно год назад Суворов сражался с Макдональдом) произошла решающая битва.
Интересно, что так же, как Суворов под Треббией, Бонапарт допустил просчет. Слишком уверенный в своих силах, думая лишь о том, как не дать врагу уйти, и, не предполагая, что последний может предпринять решительную атаку, французский полководец распылил свои силы на театре военных действий. В результате в начале битвы при Маренго австрийцы имели решающее превосходство: 30 тыс. человек против 20 тыс. Бонапарта. Как следствие, поначалу Мелас не только отбросил французов, но более того, был уверен, что уже одержал победу. Однако примерно в 15.30 на поле боя показались части Дезэ, любимого друга Бонапарта, который всего лишь несколько дней тому назад вернулся из Египта и теперь горел нетерпением сразиться с врагом. Несмотря на то что он с 7 тыс. солдат был послан в противоположном от поля сражения направлении, едва услышав гром канонады, он остановил войска и, получив краткую записку от главнокомандующего, устремился в бой.
«Я прибыл, мы все в полном порядке и готовы умереть, если надо!» — воскликнул верный Дезэ, обращаясь к своему командующему и другу. Войска Дезэ с ходу ринулись в бой, и битва из неудачной превратилась в блистательную победу. Австрийцы обратились в бегство, полностью разгромленные и деморализованные. Увы, молодой герой, красавец Дезэ пал на поле сражения с сердцем, пробитым австрийским свинцом. Бонапарта впервые увидели со слезами на глазах. Ведь это был не просто отличный генерал — Дезэ был горячо любимым другом. «Я скоро буду в Париже, — написал Бонапарт письмо своим коллегам, второму и третьему консулу. — Ничего не могу сказать Вам более. Я испытываю самую острую боль от потери человека, которого я любил и ценил более кого-либо»9.