Согласно плану «комиссары обоих правительств будут посланы ко всем ханам и «малым деспотам» тех стран, через которые армия должна будет проходить, для объявления им, «что армии двух могущественных в мире наций должны пройти через их владения, дабы достигнуть Индии; что единственная цель этой экспедиции состоит в изгнании из Индостана англичан, поработивших эти прекрасные страны, некогда столь знаменитые, могущественные и богатые... ужасное положение угнетения, несчастий и рабства, под которым ныне стенают народы этих стран, внушило живейшее участие Франции и России; что вследствие этого эти два правительства решили соединить свои силы для освобождения Индии от тиранского ига англичан»37.
Подобно Египетской экспедиции Бонапарта, поход в Индию должен был быть не только военным, но и научным. План предполагал следующее: «Избранное общество ученых и всякого рода артистов должно принять участие в этой славной экспедиции. Правительство поручит им карты и планы, какие только есть о странах, через которые должна проходить союзная армия, а также наиболее уважаемые записки и сочинения, посвященные описанию тех краев»38. Подобно тому, как это было в Египетском походе, армию должен был сопровождать «отряд воздухоплавателей», в задачу которых входило изготовление воздушных шаров с целью произвести впечатление на «невежественные» народы. Наконец, с войсками предполагалось отправить даже «фейерверочных мастеров», а в Аст-рабаде устроить блистательные празднества и парады «для внушения жителям тех стран самого высокого понятия о России и Франции».
В качестве авангарда этого похода Павел решил двинуть в Индию донских казаков. 12 (24) января 1801 г. он направил атаману Войска Донского Орлову 1-му рескрипт с предписанием немедленно собрать казачьи полки и двинуть их к Оренбургу, а оттуда прямым путем в Индию, «дабы поразить неприятеля в самое сердце»39. Орлов собрал 22,5 тыс. казаков с 12 пушками и 12 единорогами и выступил 27 февраля (11 марта) на Оренбург.
Индийская экспедиция вызывала и вызывает много споров у историков. Насколько реальным было это предприятие? Бонапарт считал его вполне осуществимым. Действительно, в Индии у англичан было мало войск, и их господство держалось исключительно на силе. Нет сомнений в том, что появление крупной союзной армии могло стать концом английского владычества на Индостане. Выдающийся советский исследователь, прекрасный специалист по истории России начала XIX века Окунь считал эту операцию выполнимой: «Нельзя не признать, что по выбору операционного направления план этот был разработан как нельзя лучше. Этот путь являлся кратчайшим и наиболее удобным. Именно по этому пути в древности прошли фаланги Александра Македонского, а в 40-х годах XVIII века пронеслась конница Надир-шаха. Учитывая небольшое количество английских войск в Индии, союз с Персией, к заключению которого были приняты меры, и, наконец, помощь и сочувствие индусов, на которые рассчитывали, следует также признать, что и численность экспедиционного корпуса была вполне достаточной» 40.
Согласно расчетам Бонапарта, русские и французские войска должны были дойти от Астрахани до берегов Инда за два месяца. Что же касается трудностей похода, вполне их осознавая, он, тем не менее, заключал: «Армии, русские и французские, жаждут славы; они храбры, терпеливы, неутомимы в храбрости и благоразумие и настойчивость начальников победят все, какие бы ни было препятствия»41.
Так, в первые месяцы 1801 г. де-факто сложился первый в истории Европы русско- французский союз. Он не был еще оформлен ни одним официально принятым в дипломатической практике документом. Но нет никаких сомнений, что с обеих сторон существовала твердая воля к сближению. Главным вопросом является следующее: насколько этот союз был выгоден обеим странам? Что касается Франции, нет никаких сомнений, что союз с Россией давал ей неисчислимые выгоды: возможность победить Англию в морском соперничестве, добиться прочного мира со всеми державами континента, при этом занять в Европе доминирующую позицию, распространить свое влияние на весь бассейн Средиземноморья, удержать Египет или, по крайней мере, получить шанс сохранить его.
Что же касается России, выгоды ее были не столь очевидны. Действительно, Россия ввязывалась в морскую войну с Англией, в то время как Англия была главным торговым партнером Российской империи. У России также не было оснований бояться своих соседей, Пруссия была тогда слишком слаба, чтобы тягаться с Российской империей. Что касается Австрии, начиная с 1726 г. Россия постоянно находилась с этой страной в союзнических отношениях, которые диктовались общностью интересов: борьба с Турцией, борьба за господство в Польше, а с 1795 г. — необходимость заботиться об удержании польских территорий, полученных в результате раздела Речи Посполитой. Выдающийся советский историк А. Манфред, вероятно, все-таки несколько модернизирует ситуацию, когда, совершенно справедливо утверждая, что «вражда между Францией и Россией противоречила национальным интересам обеих стран», он добавляет: «Следующим логическим звеном в этой цепи рассуждений закономерно должно было быть признание желательности, пользы, необходимости союза между двумя державами»42.
Действительно, в конце XIX — начале XX века в условиях опасности со стороны агрессивно настроенной вооруженной до зубов Германской империи русско-французский союз станет действительно необходим. Увы, каждый союз подразумевает «дружбу против кого-либо». В начале XX века у русских и французов был совершенно определенно один и тот же враг. В первые годы XIX века такого общего «естественного» врага не было. Надо признать, что противоречия Павла с Австрией относились в значительной мере к сфере эмоций, а не к холодному политическому расчету. Что же касается Англии, нет сомнения, что вопрос был более серьезным. У России не было оснований поддерживать наглое поведение британцев на морях и было весьма логичным несколько сбить спесь с «коварного Альбиона». Однако потери людские и материальные, которые Россия понесла бы в такой борьбе, делали ее весьма проблематичной. Совершенно ясно отдавая себе отчет в том, что выгоды русско-французского союза уравновешивались для России в значительной степени неудобствами, нельзя не признать, что война с Францией была для нее еще более абсурдной и ненужной.
Заслуга Павла состоит в том, что он, признав ошибочность «крестового похода», нашел силы признаться в этом и протянуть руку дружбы стране, которая разительно отличалась по своему устройству от Российской империи. Прирожденный консерватор, ярый приверженец теории абсолютной монархии Павел тем не менее сумел сделать то, о чем вряд ли могла подумать Екатерина, и то, что не смог впоследствие сделать Александр.
Как дальше развивался бы русско-французский союз? Это наверняка зависело бы от тысячи обстоятельств. Вполне можно предполагать, что Россия и Франция, сокрушив морское могущество Британии, стали бы не только доминирующими державами в Европе, но и во всем мире. А в продолжительном контакте со страной, где был принят Гражданский кодекс, не исключено, что и в России произошли бы кардинальные социально-политические изменения. Увы, это все только гипотезы. Жизнь распорядилась совершенно по-иному...
В конце 1800 г. в среде высшего российского дворянства созрел заговор против императора. Во главе этого заговора стоял известный государственный деятель генерал- губернатор Петербурга граф Петр Алексеевич Пален, а его ближайшим помощником был граф Никита Петрович Панин, вице-президент коллегии иностранных дел (говоря современным языком — заместитель министра иностранных дел). Активными участниками заговора были Платон Зубов, последний фаворит Екатерины II, и его брат Николай. Причина появления заговора вполне ясна — недовольство и раздражение высшего дворянства действиями императора, неуверенность знати в завтрашнем дне. И действительно, отмечая благородство и честность Павла, наличие у него самых благих намерений, нельзя не признать, что работать с таким «руководителем» было крайне трудно. Да, Павел не был безумцем, но его раздражительность, вспыльчивость, скоропалительные решения очень пугали знать. Благодаря своим необдуманным действиям к концу 1800 г. он отдалил от себя даже тех, кто потенциально мог бы быть его сторонником. Люди преданные и исполнительные попадали в опалу часто из-за пустяков.
Полковник конногвардейцев Саблуков, автор прекраснейших по своей точности и честности записок о времени Павла I, так охарактеризовал императора: «...это был человек в душе вполне доброжелательный, великодушный, готовый прощать обиды, повиниться в своих ошибках. Он высоко ценил правду, ненавидел ложь и обман, заботился о правосудии и беспощадно преследовал всякие злоупотребления, в особенности же лихоимство и взяточничество». Но мемуарист тотчас же добавляет, что все эти высокие качества сводились на нет из-за «несдержанности, чрезвычайной раздражительности, неразумной и нетерпеливой требовательности беспрекословного повиновения»43. Нестабильность положения любого человека на государственной службе в то время прекрасно характеризуют несколько строк Саблукова, который вспоминал: «...у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, дабы не остаться без денег в случае внезапной ссылки»44. Конечно, при такой ситуации было бы сложно ожидать, что рано или поздно не возникло нечто большее, чем простое недовольство.