Разумеется, внешнеполитические проблемы не были забыты Первым консулом. Он все так же стремился к установлению дружественных связей с - Россией. Ради этого он не пренебрегал никакими средствами и старался, чтобы ничто не могло нарушить добрых, как ему казалось, отношений с этой страной. В инструкции Талейрану Бонапарт распорядился даже проконтролировать, чтобы в печати не упоминалось название Польши как государства, чтобы, не дай Бог, каким-то образом не обидеть Россию. Осенью 1801 г. Первый консул направил в Петербург нового временного посланника, который пробыл в русской столице до августа 1802 г. Этим человеком стал молодой блистательный офицер Арман де Коленкур. В выборе посланника прослеживается очевидное желание произвести положительное впечатление на императорский двор и петербургское общество. Арман де Коленкур происходил из древней дворянской семьи, его предок уже в 1205 г. был одним из знаменитых героев Четвертого крестового похода. Дед и отец Армана были генералами королевской армии. С этой точки зрения никто не мог бы упрекнуть французского посланника, что он безродная выскочка, недостойный сидеть за столом с боярами. Коленкур к тому же был молод: ему исполнилось 29 лет, когда он прибыл в Петербург, и, следовательно, он был почти ровесником царя. Наконец, посланник был высок, красив, прекрасно умел танцевать и был очень любезен, а это в дипломатической деятельности далеко не последние качества. Сверх того, Арман де Коленкур был отважным воином. В последнюю кампанию (1800 г.) он сражался в рядах Рейнской армии и во главе 2-го карабинерского полка, элитной кавалерийской части, покрыл себя славой. Впрочем, у Коленкура был один «недостаток» — для посла он был слишком честен и наивен. Последнее качество тоже немаловажный фактор, показывающий отношение Бонапарта к России. В Петербург он направил не хитрого, прожженного дипломатического агента, умелого официального шпиона, а благородного, красивого душой и телом человека, который должен был расположить к себе царя и петербургский свет.
Инструкции, данные посланнику, резко контрастируют с наставлениями, которыми царь снабдил Моркова. Они очень короткие и сводятся фактически к одной фразе: «...вы постараетесь выразить ему (Александру) от имени Первого консула твердое намерение французского правительства культивировать добрую гармонию и дружественные связи, которые счастливо установлены между двумя государствами» 35.
Александр встретил французского посланца со своей любезной улыбкой и заявил ему, что он очень хочет установления дружественных связей между государствами и «ничего не желает большего, чем сделать их вечными и более крепкими, что он очень привязан к Первому консулу и всегда с большим удовольствием видит тех людей, которых он посылает»36. Царь направил также в адрес Бонапарта письмо, наполненное любезными фразами.
Увы, действия царя совершенно не соответствовали его словам. В начале 1802 г. граф Морков был официально аккредитован как полномочный посол России во Французской республике. Из того, что уже ранее упоминалось, можно легко понять, что весь внешний и внутренний облик русского посла был словно специально подобран, чтобы вернее испортить отношения между странами. Вообще создается такое впечатление, что подобного человека можно было послать разве что с провокационными целями. С первого дня своего пребывания в Париже Аркадий Иванович сделал все для того, чтобы отрицательный настрой царя по отношению к Бонапарту перерос в настоящую ненависть. Совершенно непонятно, как посол, попавший в страну, в которой происходили гигантские позитивные сдвиги, не увидел и не услышал ничего другого кроме как брюзжания старух, вернувшихся из эмиграции. В его донесениях все описано только в черном цвете. «Положение (Бонапарта) непрочное. Его власть еще менее надежна после двух лет узурпации, чем в первый день... революция тяготеет всей своей тяжестью и его положение становится с каждым днем все более тяжелым... короли, которые страшатся, как бы стабильность власти узурпатора не стала опасным примером для всех народов, являются первой причиной прочности его власти, так как они обращаются с Бонапартом со слишком большим уважением... удивительная легкость, с которой он потерял свою популярность, которую дало ему подписание предварительных условий с Англией, ясно показывает тому, кто знает революцию, что есть план погубить его... считают, что конец амьенского конгресса будет тем пределом, после которого партия философов и республиканцев не даст ему более пощады... Кроме лживости и высокомерия, ставших с некоторого времени его (французского кабинета) колеей, он подвержен вечной переменчивости в мыслях, которые внушаются часто капризом и произволом, составляющими характер главного правителя» и т.д. 37
«Нужно признать, что выбор графа Моркова никак не способствовал тому, чтобы скрепить согласие между двумя правительствами... — вспоминал князь Чарторыйский. — Он (Морков) избрал для себя язык и напыщенность старого версальского двора, добавив к ним много высокомерия. В его поведении не было ни вежливости, ни приветливости. Он прекрасно говорил по-французски, но его речь была почти всегда резкой, жесткой и неприятной, в ней не было ни грамма чувства. И этого дипломата... Россия послала Бонапарту, чтобы оставаться в дружественных отношениях с ним»38.
Морков не довольствовался постоянной бранью в адрес Бонапарта в своих рапортах. Он старательно посещал всех тех, кто мог быть оппозиционно настроен к существующей власти во Франции, и чуть что — бежал с жалобами к английскому послу. В разговорах с дипломатами, аккредитованными в Париже, он не прекращал чернить Первого консула, и в начале 1802 г. перешел все рамки дипломатических приличий. В это время в Европе пронесся слух, что Морков чуть ли не участвовал в заговоре против Бонапарта. В январе 1802 г. парижская полиция задержала некоего Шарля Фулью, который был изобличен в том, что писал провокационные антиправительственные памфлеты. На допросе 10 января Фулью сознался в том, что эти памфлеты он писал по заказу русского посла. Вот фрагмент протокола допроса парижской полиции:
«— Кому вы отдавали их (памфлеты)!
—Господину графу Моркову.
—В этих листах нет ничего кроме клеветы на первые правительственные лица и гнусных истолкований всех действий французского правительства: что могло заставить вас составлять их для иностранного посланника?
—Я составлял их, как требовал господин Морков...
—Объяснял ли он вам, какой смысл хотел видеть в издании?
—Да, тот смысл, в котором написан листок...
—Какое жалованье платил он вам?
—Он дал мне всего лишь 600 ливров. Но, по правде говоря, обещал через известный срок хорошее вознаграждение...
—Как вам показалось, считает ли он далеким время принудительного принятия нового порядка вещей (антиправительственный переворот), и на что он рассчитывал?
—Время не определялось. Но он надеялся и рассчитывал на возможное несчастье с Первым консулом, или на противоречия между верховными учреждениями и государственным советом, или на решительный разлад между генералами и Первым консулом, или на недовольство уволенных в отставку офицеров, или на истощение казны... что, по его мнению, весьма недалеко» 39.
Как ни странно, не желая портить отношения с Россией, Бонапарт сделал вид, что не заметил «неординарного» поведения русского посла. Более того, Морков получил от имени Первого консула дорогой подарок в благодарность за работу по заключению мирного договора! Посол докладывал в Петербург, что Талейран передал ему украшение в виде оливковой ветви, усыпанной алмазами. Ювелиры заявили, что готовы заплатить за него 199 800 ливров*.
Впрочем, совсем оставить без последствий выходку Моркова было невозможно. И в своем письме от 16 февраля 1802 г. Бонапарт в мягкой форме позволил себе коснуться поведения Аркадия Ивановича. В самом конце письма, где в очередной раз Первый консул подчеркивал выгоды русско-французской дружбы, он поместил короткое замечание: «Я прошу Ваше Величество не очень доверять разным тайным и поспешно составленным бюллетеням, которые могут послать Вам второстепенные агенты и которые могут послужить источником дурных слухов в Европе о положении во Франции»40.
Очень сложно сопоставить покупательную способность тогдашних денег с современными. Франк, или как его по старинке часто называли ливр, содержал в себе 5 граммов серебра. 80 франков стоила корова, 10 франков — баран, на 100 франков можно было отлично одеться, а за 200 000 — купить роскошный замок с землями вокруг. Так что подарок, преподнесенный Аркадию Ивановичу, был поистине царским.