Выбрать главу

Действительно, французские агенты действовали на Балканах. Однако главной целью этих демаршей было сбить с толку англичан насчет истинных намерений Первого консула. Одновременно французские агенты проникали и в Ирландию, где, обещая скорую высадку французских войск, призывали к национально-освободительному восстанию. Однако никаких следов серьезных намерений двинуть эскадры и армию в Грецию или Ирландию нельзя найти в опубликованных документах той эпохи, не приходилось автору этих строк видеть подобные бумаги и в архивах, и сомнительно, чтобы они существовали, кроме как в виде оставленных без рассмотрения прожектов. Зато существуют тысячи опубликованных и неопубликованных документов о гигантской работе по организации Булонского лагеря и десантной флотилии.

Отсутствие результатов первого зондажа австрийской позиции ничуть не обескуражило Александра и его канцлера. 20 декабря 1803 г. (1 января 1804 г.) А.Р. Воронцов написал пространнейшее послание послу Австрии в Санкт-Петербурге графу Стадиону. В этом послании старый канцлер снова живописует картину чудовищной угрозы, которая нависла над Европой и которую глупые австрийцы никак не могут себе уяснить. Не смущаясь противоречием со своим предыдущим демаршем, он уже описывает не ужас вторжения французов на Британские острова, а кошмар, который начнется из-за неизбежной неудачи десанта. «Не подлежит сомнению, что общественное мнение во Франции, которое до сих пор Бонапарту удавалось в целом заставить относиться к нему благосклонно, во многом изменится для него к худшему. Десант в Англию, в подготовке которого он зашел слишком далеко, чтобы не попытаться произвести его, и осуществление которого, как он теперь видит, связано с большими трудностями, не обещает ему никаких вероятных шансов с успехом выйти из критического положения, в котором он находится. Какими средствами может поднять Бонапарт упавший гражданский дух страдающей и обманутой нации? Как успокоит возбуждение ропщущей армии и алчных и недовольных генералов? Из всего, что было сейчас сказано, вытекает, что Первый консул не может долго оставаться в своем теперешнем положении и что ему остается одно из двух: или скорее заключать мир, или продолжать осуществление своих захватнических планов. Первое решение было бы, несомненно, наиболее желательным, но сколько препятствий для того, чтобы оно могло осуществиться! Англичане теперь согласятся на мир лишь на тяжелых для Франции условиях; эта держава не может больше домогаться status quo ante bellum, и Бонапарт, заключая мир, рискует потерять свою славу, разрушить очарование, которое создавали ему до сих пор его удачи, и подготовить свое падение в связи с потерей им уважения внутри страны. Его характер и его положение заставляют, следовательно, предполагать, что он предпочтет пойти на самый большой риск, чтобы отсрочить катастрофу, которая, по его мнению, возможно, будет ускорена, если он начнет идти на уступки» 30.

В этом пассаже видна не только полная необъективность, но и следы великолепных докладов Аркадия Ивановича Моркова, особенно когда автор говорит о «страдающей обманутой нации... ропщущей армии и алчных и недовольных генералах». Интересно, что канцлер и, естественно, император, обращаясь к австрийцам, проявляют прагматизм, от недостатка которого страдал наивный Павел. Зная, что в Вене небезразличны к красотам Италии, царь и его канцлер, не смущаясь противоречиями с благими намерениями будущей коалиции, походя бросают фразу о том, что в России с пониманием относятся к интересам австрийского двора: «Естественно, что Австрийский дом, будучи тогда вынужденным понести значительные расходы, пожелал бы также со своей стороны извлечь некоторую выгоду из создавшихся обстоятельств и постарался бы обеспечить себе на будущее лучшие границы в Италии (И)...»31

Часто, описывая процесс складывания антифранцузского союза в эти годы, историки говорят о событиях, связанных с арестом герцога Энгиенского, и обмене жесткими нотами, которые произошли в апреле 1804 г. (см. ниже). Якобы эти события и резкий ответ Бонапарта на протест русского царя привели к разрыву между Россией и Францией. На самом деле из представленных документов совершенно очевидно, что Александр твердо настроился на войну с Бонапартом уже в конце 1803 г.

Это полностью подтверждают интересные документы из Российского государственного исторического архива. Здесь хранится подробнейший дневник австрийского военного атташе полковника Штутерхайма, который он вел с января 1804 г. по апрель 1805 г. В отличие от многих старческих мемуаров, где автор часто путает одну войну с другой, а высказывания, произнесенные в 1812 г., относят к 1805 г., здесь мы видим поистине стенографический отчет о беседах, которые Штутерхайм вел с первыми лицами империи, и прежде всего с самим Александром. Судя по характеру дневника, все записи сделаны вечером того же дня, когда велась беседа, и все выражения переданы настолько дословно, насколько это вообще возможно. Изучение этих бумаг не оставляет ни малейшего сомнения в том, когда Александр принял решение о войне с Францией. Все беседы полковника с царем в январе—марте 1804 г. вертятся исключительно вокруг того, когда же, наконец, Австрия даст положительный ответ на настоятельные предложения царя о военном союзе.

На балу у императрицы 16 февраля Штутерхайм долго беседовал с Александром. «Ничто не возвышает душу так, как война, — внезапно сказал царь и затем после некоторого размышления, добавил: — Я знаю, что, быть может, сейчас уже не время сражаться с идеями, ставшими всеобщими, чтобы их победить. Но нужно, по крайней мере, остановить амбиции правительства, которое в конечном итоге уничтожит всех остальных, если из-за трусливого соглашательства или из слабости мы не поставим не его пути барьер». А потом император, буквально не переставая, твердил одно и то же: «Это поистине химера — надеяться на то, что мы сможем избежать общей судьбы, если мы не остановим амбиции Бонапарта. Нужно быть в такой же слепой апатии, как Пруссия, чтобы надеяться на это». Долгий разговор полковника с Александром вызвал интерес у присутствующих, и французский посланник невзначай оказался недалеко от Штутерхайма. Царь осторожно заметил: «Надеюсь, что он нас не услышал». В этот момент императрица приблизилась и произнесла: «Супруг мой, о чем вы так долго разговариваете?» — «Я говорю с господином о военных вопросах, он хорошо в этом понимает, и это поистине удовольствие — беседовать с ним на эту тему». Императрица недовольно повернулась, бросив: «Это слишком серьезно для бала»32.

На параде 26 февраля, где снова встретились император и австрийский полковник, Александр заявил: «Чтобы улучшить мою армию, ей нужна война, я надеюсь, что для блага обучения моих войск это будет война в союзе с вами»33. 12 марта Штутерхайм записал в своем дневнике: «Уже восемь дней как император постоянно повторяет мне во время наших встреч на парадах, что ему не терпится узнать о нашем решении. Сегодня был большой бал-маскарад при дворе. Он (Александр) показался мне несколько рассерженным... более озабоченный, чем обычно, он произнес: «У вас теряют ценное время»34. 21 марта австрийский атташе опять беседовал с царем, который опять нетерпеливо спрашивал о решении австрийского правительства. Штутерхайм как мог выкручивался, отвечая, что дело, очевидно, объясняется задержкой с набором рекрутов. «Его Императорское Величество показался мне не удовлетворенным этим ответом, и я чувствую, как в его разговоре начинают проступать нотки недоверия» 35, — записал в своем дневнике полковник.

Как можно догадаться из дневника, в Петербурге не было недостатка в парадах. Сделав маленькое отступление, отметим, что в это время в городе проживало 250 тыс. человек, из которых 50 тыс. были солдатами и офицерами гвардии и армейских частей. Так что нельзя было выйти на улицу, не увидев марширующий на смотр батальон, взвод, идущий заступить в караул, или эскадрон, направляющийся для занятий в манеж, не услышать треск барабана или свист флейты. Ну а император Александр, как уже отмечалось, в любви к «фрунту» уступал разве что своему отцу. Поэтому не случайно царь и военный атташе встречались на парадах и смотрах. 1 апреля в очередной раз Штутерхайм увидел императора во время парада, который начал беседу с того, что пожаловался на плохую погоду, мешающую получать удовольствие от экзерци-ций. А потом вдруг, словно самое сокровенное вырвалось у него из души, ни с того ни с сего воскликнул: «Ради Бога, сделайте же что-нибудь, чтобы ваш ответ быстрее прибыл!» «Я попытался его успокоить, — записал в дневнике Штутерхайм, — сказав ему, что я точно знаю, что курьер из Вены уже выехал, но, вероятно, эта ужасная распутица задержала его в дороге». Царь, поняв, очевидно, что сказал очень эмоционально, произнес уже спокойнее: «Но он мог постараться выехать до распутицы. Я жду его с безумным нетерпением!»36Тема ответа из Вены стала поистине навязчивой идеей Александра. Буквально через несколько дней на очередном параде он опять заговорил со Штутерхаймом и недовольно произнес: «Вы теряете много времени» 37.