Выбрать главу

Таким образом, апеллируя к национальным чувствам итальянского народа, делая лестные жесты в его сторону, он стремился заручиться поддержкой Италии в предстоящей войне. Наконец, все говорит о том, что шумными празднествами и политическими шагами, недвусмысленно показывающими его интерес к Средиземному морю, Наполеон хотел отвлечь внимание англичан от готовящейся десантной операции, которая в это время уже вступила в решающую фазу.

Сказанное выше не более чем предположение, но объяснять мотивы поведения в большинстве случаев можно только гипотетически, что же касается фактов, они ясны и неоспоримы — Россия и Англия заталкивали всеми силами австрийцев в коалицию, те сопротивлялись. После же коронации в Милане, присоединения Генуи и Лукки они решились выступить против Франции, и третья коалиция была создана.

Eh, bien, mon prince, Genes et Lucques ne sont plus que des apanages, des поместья, de la famille Bonaparte. Non, je vous previens, que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre, si vous vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les atrocites de cet Antichrist (ma parole, j'y crois) — je ne vous connais plus, vous n'etes plus mon ami, vous n'etes plus мой верный раб, comme vous dites* — с этой фразы, произнесенной Анной Павловной Шерер, «фрейлиной и приближенной императрицы Марии Федоровны», начинается великий роман Л.Н. Толстого «Война и мир». Как можно легко понять, этой забавной смесью «французского и нижегородского» Анна Павловна охарактеризовала политические изменения, произошедшие по воле Наполеона в Италии.

* Ну, князь, Генуя и Лукка — поместья фамилии Бонапарте. Нет, я вам вперед говорю, если вы мне не скажете, что у нас война, если вы еще позволите себе защищать все гадости, все ужасы этого Антихриста (право, я верю, что он Антихрист), — я вас больше не знаю, вы уж не друг мой, вы уж не мой верный раб, как вы говорите.

Без сомнения, роман — это не историческое произведение и тем более не источник. Однако нужно заметить, что во всем знаменитом произведении Толстого нет лучших, с точки зрения исторической, строк, чем те, которые посвящены описанию русского общества в самый канун войны 1805 г. Великий романист провел огромную работу с источниками и очень точно охарактеризовал суждения, которые высказывались в различных слоях русского дворянства перед войной третьей коалиции. С одной стороны — часть петербургской знати, приближенной ко двору, которая, подобно Анне Павловне, высказывает казенный восторг по поводу действий Александра, энтузиазм молодых офицеров (Николай Ростов), жаждущих славы и подвигов, с другой — прохладное отношение значительных слоев дворянства и даже самый едкий скепсис. «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», — заявляет на балу у Ростовых двоюродный брат графини «старый холостяк Шиншин». Наконец, Пьер Безухов выражает мнение самой образованной части русской дворянской молодежи. В беседе со своим другом Андреем Болконским он говорит: «Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире... это нехорошо».

Действительно, в русском обществе не было единого мнения по поводу предстоящей борьбы. Александра поддерживали англофилы и часть правительственных кругов. Воинственную позицию заняли ответственные дипломатические представители страны за границей: СР. Воронцов в Лондоне, А.К. Разумовский в Вене, Д.П. Татищев в Неаполе, А.Я. Италийский в Константинополе. Однако даже среди высшего общества были и ярые противники вступления России в войну. К ним относились министр коммерции граф Н.П. Румянцев, министр просвещения граф П.В. Завадовсикй, министр юстиции князь П.В. Лопухин, министр финансов А.И. Васильев, член Непременного совета князь А.Б. Куракин, обер-гофмейстер граф Толстой, граф Ф.В. Ростопчин и многие другие. Каждый из них выдвигал свои резоны, согласно которым он считал, что России незачем ввязываться в европейскую драку. Так, А.И. Васильев говорил о плохом состоянии русских финансов, П.В. Завадовский отмечал, что война будет сопряжена с огромными расходами, а Ростопчин вообще категорически заявлял: «...Россия опять сделается орудием грабительской английской политики, подвергая себя войне бесполезной»32.

С другой стороны, значительная часть дворянства поддерживала царя, не спрашивая, почему и зачем он начинает войну. В своем дневнике молодой чиновник Степан Петрович Жихарев записал: «Государь, вероятно, знает и без того, что мнение Москвы состоит единственно в том, чтоб не иметь никакого мнения, а делать только угодное государю, в полной к нему доверенности»33. Молодые офицеры, как им и положено, храбрились. Вообще следует отметить, что в ту эпоху армия смотрела на войну совершенно иначе, чем в XX или XXI веке. Относительно небольшие, по меркам современности, технические средства уничтожения той эпохи, эффектные мундиры, торжественная красота генеральных сражений с их развевающимися знаменами и военной музыкой и, наконец, возможность отличиться в бою, получить высокий социальный престиж приводили к тому, что для профессионалов война была, скорее, событием желанным, а не пугающим. Особенно это чувствовалось в тех армиях, которые привыкли побеждать. Русская армия, овеянная победами Суворова, не сомневалась в успехе. «Трудно представить, какой дух одушевлял тогда всех нас, русских воинов, и какая странная и смешная самонадеянность была спутницей такого благородного чувства. Нам казалось, что мы идем прямо в Париж»34, — вспоминал гвардейский офицер И.С. Жаркевич.

При этом какого-то серьезного антифранцузского чувства никто из этих отважных молодых людей не испытывал, впрочем, как и подавляющее большинство дворянства. Уже упомянутый Жихарев написал 3 (15) декабря 1805 г. в своем дневнике: «А между тем, пока мы деремся с заграничными французами, здешние французы ломают разные комедии и потешают Москву как ни в чем не бывало. Никогда французский театр не видал у себя столько посетителей, сколько съехалось в сегодняшний бенефис мадам Сериньп и мсье Роз. Правда, что театр невелик, но зато был набит битком; давали трехактную комедию «Les Conjectures ou le Faiseur des Nouvelles»»35.

Наконец, наиболее образованные слои дворянства, подобно Пьеру Безухову, смотрели на войну с непониманием. Уже упоминавшийся выдающийся русский историк и публицист Н.М. Карамзин написал тогда слова, которые Толстой, немного переработав, и вложил в уста своего героя: «Россия привела в движение все силы свои, чтобы помогать Англии и Вене, т.е. служить им орудием в их злобе на Францию без всякой особенной для себя выгоды... Что будет далее — известно богу, но людям известны соделанные нами политические ошибки, но люди говорят: для чего граф Морков сердил Бонапарте в Париже? Для чего мы легкомысленно войною навлекли отдаленные тучи на Россию?»36

Все приведенные выше цитаты (за исключением разве что Жаркевича) являются редкими свидетельствами непосредственно той эпохи, которые с трудом можно различить среди наслоений поздних мемуаров, где авторы не делают уже различия между тем, что говорили в 1805, 1807 или в 1812 г. Приведенные свидетельства полностью

подтверждаются донесениями французских агентов из Петербурга и Москвы, датируемыми летом 1805 г.

Вот что можно прочитать в одном из этих рапортов: «Все те, кто занимаются политикой или считают себя политиками, ищут мотивы, которые могли заставить императора Александра начать войну против Франции. Те, кто не принадлежат правительству, не могут найти ни одного и честно признаются, что усилия англичан, направленные на создание новой коалиции, заставят, очевидно, сделать новую глупость Санкт- Петербургский кабинет. Спрашивают себя, как можно было так быстро забыть Голландию и Италию (имеется в виду поведение англичан по отношению к русским войскам во время голландской экспедиции и австрийцев во время Итальянского похода 1799 г.)?.. Говорят, что Петербургскому кабинету столь же мало подходит заниматься делами Италии, как в Париже спрашивать о том, что делается на границах Персии и Грузии... Жители Москвы сожалеют о выступлении в поход московского гарнизона. Они не разделяют ослепления офицеров, считающих, что они идут прямо во Францию»37.

Другое донесение говорит следующее: «В Москве открыто порицают войну, потому что не видят никакой причины для нее... В августе 1805 г. сюда приехали фельдмаршал Салтыков, гн. Трощинский и министр финансов Васильев — все члены Совета. Эти господа уехали из Петербурга под предлогом состояния здоровья или семейных дел, но говорят, что это из-за того, что они открыто выразились по поводу ненужности войны. С того момента как стало ясно, что война начнется, в Москве не скрывают недовольства: кто-то из патриотизма, а кто-то потому, что это помешает ему совершить путешествие в Париж... Париж для них первый город мира. Те, кто оттуда вернулись, дали желание другим совершить в свою очередь подобную поездку»38.