Эх, не надо было сюда двигать людей. Нужно было идти Вену грабить.
— Вашество, — оторвал его от горьких мыслей Ванька. Разведчики вернулись. Пятерых языков притащили. Один офицер. Полковник целый.
— Давай его сюда. Ефиму скажи, чтобы сначала избили полковника, как следует, а то начнёт тут в благородство играть.
Событие тридцать пятое
Не продаётся только тот, кого никто не покупает.
Кх. Да. Нет. Ну, чего уж. И вот опять. Эх, понаберут по объявлению.
— Эфим? Это чего? — Перед Брехтом на руках у двух его старых егерей, которых Пётр Христианович и послал в разведку, болтался в синей форме высокий тощий человек весь в крови, прямо весь-весь, словно его кровью из ведра поливали, и мычал на языке маркиза де Сада: «épargnez» (пощадите).
— Veuillez épargner! (Пожалуйста пощадите). S'il vous plaît, Monsieur. (Пожалуйста месье).
— Ванька сказал по рже надавать полковнику, чтобы сговорчивей был. Теперичи всё обскажет. — Егерь встряхнул француза. — Будешь говорить?
— Je ne comprends pas, Monsieur. (Не понимаю, месье).
— Вот видите, Вашество, всё скажет.
— А чего? Нормально. Снимите с него сапоги и сделайте вид, что ноги сейчас в костёр сунете. — Решил Брехт, что кашу мясом не испортить.
— А!!! Veuillez épargner! — быстро егеря управились, словно полжизни садизмом занимались.
— Ты, это, полковник, обзовись. — Предложил Пётр Христианович, обхватившему его ноги французу.
— Командир 26-го полка лёгкой пехоты — полковник Франсуа Пуже.
— Просто Пуже и полковник? — не поверил всё ещё клещом впившемуся в его штанину французу.
— Франсуа Рене Пуже, барон Кэллу. — Возопил командир полка, когда Ефим подошёл на шаг к Брехту. Ордена отдал сорванные.
— Барон значит? Это хорошо. Отобрал, небось, самозванец именьице. Этот полк твой, к какому корпусу относится?
— Маршала Сульта. Дивизия Леграна. С кем имею честь …
— Ефим, пни его. — Бац.
— Ой! Monsieur, прошу, скажите солдату, чтобы он больше не бил меня! — и слёзы в голосе.
— Тогда отвечай на вопросы, и не говори лишнего. Чего там у вас всё в факелах. Камлаете или колоннами ходите? Гитлеровцы?
На самом деле. Весь лагерь неприятеля осветился недавно тысячами факелов и оттуда чего-то кричали. Далековато, не понять. Так гул общий идёт.
— Гвардия кричит: «Это годовщина коронации!.. Да здравствует император!» — Отлепился от штанины князя полковник.
— Вона чё! Точно же сегодня годовщина коронации узурпатора. Любите его?! Дебилы. Он … А, чего уж. Ладно, давай по делу. Скажи мне, голубь… Что тут за войска стоят у Тельница и Сокольница?
— Днём 11 фримера эти деревни занимали только два батальона — Корсиканских стрелков. Это около пятисот человек и Стрелков По. Их порядка трёхсот человек. — «Радостно» сообщил полковник Пуже.
— 11 фримера? Ты ври да не завирайся барон, а то сейчас дам команду Ефиму сломать тебе пару пальцев, — не могло такого быть. Эти восемьсот человек не могли сдерживать тридцать с лишним тысяч русских и австрияков.
— Первого декабря! Не надо пальцев, я привёз приказ, вернее вёз его, точнее, привёз и ехал в полк, когда меня схватили ваши разбойники, — затараторил испугано полковник.
— И? — Брехт рассматривал ордена. Заслуженный. Вон, сколько.
— Бригаде Мерля из дивизии Леграна было приказано защищать Тельниц и Сокольниц, а Фриану вместо того чтобы идти на Турасский лес, отныне предписывалось двигаться на помощь Мерлю.
— То есть, вот этот шум и есть подход ваших войск. Бригада это сколько человек?
— Тысячи три. А всего в дивизии генерала Клода Леграна 11 батальонов и больше восьми тысяч человек и 8 орудий — Полковник попробовал унять капающую всё ещё из носа кровь. — Что вы собираетесь со мной делать, месье? Оставьте мне жизнь!
— Подумаю. Слушай, скажи мне, Франсуа, чего интересного, чтобы я понял, что ты полезный для нашего дела человек.
— Для вашего дела? — всхлипнул француз.
— Да, для дела справедливого мироустройства. Мир хижинам, война дворцам.
— Вы якобинец, месье?
— Я сам Якоб. Тьфу, Яковлевич. Давай, поведай мне самую главную буржуинскую тайну.
— Я не знаю, а хотите, месье я зачитаю вам прокламацию, что читал пару часов назад солдатам.
— Прокламацию?
— Да, — полковник полез за пазуху синего мундира, залитого чернеющей кровью, и вытащил написанную от руки страничку на плохой рыжеватой бумаге. Брехт такую делает из тростника в Астрахани.