Но только идиот будет считать, что Лагерта исполнит свое обещание.
Торви казалось, будто она мечется между двух огней, причем эти огни — от надвигающихся на неё с двух сторон поездов. В какую сторону ни кинься — тебя разрежет на куски. Но она понимала: справиться с Лагертой без помощи Ивара она не сможет.
А, значит, ей придется идти на поклон к зверю. К чудовищу, способному утопить Чикаго в крови. И она знала только один способ избежать его гнева — обратиться к его Красавице.
*
Ида размешивала сахар в своей кружке американо, задумчиво разглядывая Торви из-под светлых ресниц. Та, в ответ, разглядывала её: идеальная прическа, блузка в тонкую синюю полоску и черные брюки. Ида Блэк-Лодброк вырвалась поговорить с Торви в свой обеденный перерыв, и в её отточенном образе строгой личной помощницы руководителя одной из крупнейших корпораций в Чикаго почти не было изъянов.
Кроме одного. Скрываемого ровно настолько, насколько выставляемого напоказ.
Заботливо приклеенная на шею широкая полоска пластыря не скрывала виднеющегося пореза, а под периодически съезжающим воротником блузки красовался небольшой синяк, похожий на след укуса. И сама Ида выглядела подозрительно довольной. Торви знала этот сытый взгляд: часто видела его в зеркале у себя самой после встреч с Эрлендуром. Или у других — например, у Блайи. Кажется, Красавица полностью завладела Чудовищем, и теперь он лежал у её ног послушным зверем, сам того не подозревая. А Красавица на всё была готова, чтобы ручной зверь не сбежал от неё в леса.
Торви давно заметила, как Иду и Ивара тянет друг к другу. Притворяясь глупой женой Бьерна, не интересующейся ничем, кроме спортзала и шоппинга, она подмечала и узнавала мелочи, которые и привели её к выводу, что эти двое уже давно спелись, осознав, что вместе им будет проще и легче действовать, нежели поодиночке. Торви могла не уметь продумывать многоходовки и планы запутаннее лабиринтов, но она хорошо чувствовала связи между людьми, а между Иваром и Идой тянулась алая, трепещущая нить, с каждым днем становившаяся всё крепче. Возможно, эта необходимость друг в друге была даже сильнее, чем любовь.
— Значит, Лагерта узнала, что у тебя есть мужчина, и потребовала, чтобы ты шпионила за Иваром? — Ида отпила глоток кофе. — И почему мы должны тебе верить?
Торви в горло не лез ни бутерброд, взятый на завтрак, ни заказанный капучино. Это была её первая еда за последние сутки, но есть она не могла. Её мутило.
— Не должны, — кивнула она. — Но я могу помочь Ивару. Я готова даже отказаться от доли в наследстве, которое может достаться моим сыновьям, если что-то случится с Бьерном, если это будет необходимо. Верить мне или нет — это ваше дело.
Они обе старательно избегали конкретики — мало ли, кто мог следить за Торви, даже в кафетерии при Lothbrok Inc., куда доступ был заказан всем, кроме сотрудников и членов семьи? Сидя вдвоем в немаленьком помещении кафе, они осторожничали, будто обсуждали дела в переполненном вагоне метро.
— Я поговорю с Иваром, — ложечка звякнула о края чашки. — Возможно, ты сможешь нам как-то помочь.
Уже уходя, Ида сжала плечо Торви.
— Я знаю, как тебе больно, — тихо произнесла она. — Обещаю, я сделаю всё возможное, чтобы тебе помочь.
Можно ли было ей верить?
Торви провела остаток дня, как на иголках. Ей не хотелось возвращаться в дом Лодброков, но и мысль о квартире Эрлендура вызывала спазмы в горле и вязкую тяжесть в груди. Она гуляла по Чикаго, без особенной цели, забредала в книжные магазины и кафе и думала, что Ивар вполне может прикончить её сегодня, ибо в его глазах наказание за предательство одно — смерть.
Ближе к вечеру ей позвонил Эрик.
— Привет, мам! — радостный голос десятилетнего мальчишки заставил её замереть посреди улицы. Её тут же толкнул какой-то мужчина в костюме, спешащий по каким-то своим делам, выругался, едва не облив кофе и её и себя. — Я сегодня получил по математике «А»!
— Ты такой молодец, — Торви не узнала себя, когда произнесла эту фразу. — Я тобой горжусь, малыш. Ты же это знаешь?
Казалось, летняя школа уже не тяготит их, как в июне. По идее, у мальчишек должны быть каникулы, только Бьерн решил, что детям лучше остаться на два месяца в школе и позаниматься с отстающими, чтобы подтянуть предметы, им никак не дававшиеся. В начале августа он обещал забрать их домой, чтобы вернуть в школу после празднования Дня Труда.
Пока Эрик что-то щебетал про Рефила, который никак не может научиться читать некоторые сложные слова, и про Гутрума, которого преподаватели застукали в пабе в соседнем городке («Зачем он туда ходил, мама? Что такое паб?»), Торви просто слушала его детский, звонкий голос, его смех, и думала, что, может быть, никогда его больше не увидит. И Бьерн со временем внушит младшим сыновьям, что их мать была шлюхой, недостойной даже упоминания. Детская психика очень гибкая, и если он постарается, то сможет внушить это даже Эрику, а уж Рефила и вовсе не составит труда убедить, будто мать бросила их и сбежала с любовником куда-нибудь в теплые страны. Может быть, Гутрум ему не поверит, но вряд ли сумеет доказать это младшим братьям.
И однажды дети просто забудут её. Привыкнут к Снефрид Сваси, привяжутся к ней, будто она была их матерью. У Торви за ребрами взвизгнуло болью.
— Я люблю тебя, сынок, — выдавила она, изо всех сил пытаясь держаться. — Скоро увидимся. Июль пролетит незаметно.
— Папа за нами приедет? — спросил Эрик. Торви была готова поклясться, что он поморщился от её слов. Настоящие мужчины ведь не распускают соплей, правда?
«Может быть, за вами приеду я. И Эрлендур. И нам придется уехать, и ваш мир не станет прежним. Но, может быть, он станет чуточку лучше».
Бьерн был для них авторитетом, непререкаемым, настоящим. Обожаемый отец, огромный, как медведь, и в их глазах — смелый и храбрый. И Торви точно знала, что никогда не будет пытаться нарушить их картину мира, не станет рассказывать, каким знает их отца сама. Если только они с Эрлендуром выберутся из этой передряги. Если только Ивар не захочет убить её сегодня.
Впрочем, он не захотел.
Ивар смотрел на Торви, сложив руки под подбородком, и чуть щурил ярко-синие, «рагнаровские» глаза. Как и его отец, Ивар умел пыриться прямо в душу так, что хотелось сбежать, спрятаться, скрыться. Торви осталась сидеть, выпрямившись, и только вновь сжимала на коленях руку в кулак, отвлекаясь на физическую боль.
— Значит, в обмен на помощь ты, как законный представитель своих сыновей, будешь готова отказаться от любых притязаний на наследство в случае смерти Бьерна, — протянул он. — С чего ты взяла, что с Бьерном что-то случится, и твои предложения могут стать хоть сколько-нибудь полезными? Ты знаешь что-то, чего не знаю я?
Он пытался подловить её, Торви знала. Ивар всегда разыскивал у собеседника слабое место, чтобы найти огрехи в его словах, обернуть против, поймать на лжи.
— Я не знаю, — ответила она, глядя прямо ему в лицо. — Но я догадываюсь, что, если Бьерн открыто выступит на стороне Лагерты, в живых из вас двоих останется только один. Мой муж далеко не дурак, — Ивар поморщился на этих словах презрительно, однако не прервал её. — Но в этом сражении я поставила бы на тебя.
Ивар бы и сам на себя поставил, если бы мог. Откинувшись на спинку своего инвалидного кресла, он размышлял, постукивая пальцем по нижней губе. Ида обошла стол, присела на край, забрасывая ногу на ногу, и склонилась к его уху, что-то зашептала так тихо, что слов было не разобрать. Ивар скользнул по её ноге ладонью, подбираясь к краю юбки. Движение отчетливо напоминало змеиное, а Ида его не остановила.
— Меня забавляет, что ты наставила рога моему братцу, Торви, — усмехнулся он. Крутанул вокруг запястья браслет со змеиной головой. Алые глазки змеи гипнотизировали, почти как вкрадчивый тон самого Ивара. И, казалось, обвившаяся вокруг его запястья рептилия готова броситься на Торви в любой момент, как и её владелец. — Медведь-рогоносец, такого я ещё не слышал! — он хлопнул в ладоши. — Я должен был бы убить тебя за предательство, но, пожалуй, не убью. Во-первых, Ида попросила меня пощадить тебя, а я не могу отказать своей королеве. А во-вторых, провал моего братца, пожалуй, будет стоить твоей жизни. Если ты, помимо отказа от притязаний на его долю, сделаешь для меня кое-что ещё…