— Бесполезен?! — Хвитсерк повысил голос. — То есть, ты забыл, как он спас твою задницу, когда один из людей Эллы чуть не застрелил тебя? Или ты предпочитаешь думать, что этого не было? Да, Ивар?!
Удар, пусть и словесный, пришелся прямо в цель. Разумеется, Ивар ничего не забывал, как не забывал ни совершенное ему добро, ни зло. Тем вечером, когда они ворвались в дом Эллы, расстреливая всех, кто вставал у них на пути, Сигурд застрелил охранника, целившегося Ивару в затылок. Тот упал на пол с аккуратной, дымящейся дыркой во лбу, а быстрая реакция Сигурда подарила Ивару второе рождение.
Но Ивар скорее бы умер, чем признался, что Змееглазый сделал для него что-то… значимое. Что-то настоящее. Будто они, правда, были братьями, а не врагами.
Их неприязнь друг к другу возникла ещё в детстве и с годами стала только сильнее, разжигаемая постоянными ссорами и абсолютной, тотальной несхожестью во взглядах и мыслях. Ивар не понимал, как Сигурд может быть таким глупым, оторванным от мира, где нужно уметь бороться и выгрызать желаемое. Сигурд ненавидел жестокость Ивара, и последнему доставляло невероятное удовольствие показывать брату, что власть есть только у тех, кто умеет быть жестким и не боится смерти и крови. Потому что, по его мнению, любая власть была замешана на чьей-то гибели и приправлена слезами тех, кто не умеет сражаться за то, что ему принадлежит.
Пусть слабак Змееглазый однажды спас его жизнь — он, Ивар, так и быть, отплатит ему тем же. Не убьет за предательство.
Может быть.
Хвитсерк смотрел на него, будто действительно ждал ответа.
— Змей держится за юбку женушки, — процедил Ивар. — Блайя выстроила кирпичную стену от страха, думая, что их могут попытаться убить ещё раз. Пусть бегут, как трусливые крысы.
Хмурый взгляд Бьерна сказал Ивару всё, и даже больше. Ни Хвитсерк, ни Бьерн не одобряли его слов.
Ради Одина, пускай. Они поймут, что он прав. Если дела семьи для Сигурда больше ничего не значат, и он рвет связь с братьями с такой легкостью, будто они не были рождены одной матерью — и от семени одного отца, в случае Бьерна, — туда ему и дорога. Пусть не забудет свои вещи.
— А ты у нас радеешь за семейные ценности. — Уббе отвлекся от своего коньяка и поднял взгляд на младшего брата. Язык его заплетался, и он едва выговаривал слова. — Как… забавно слышать это, Ивар, — он осоловело смотрел прямо в глаза Ивару.
— Уббе, тебе нужно принять душ и проспаться. — Подойдя к нему, Бьерн попытался отнять уже почти пустую бутылку дорогущего коньяка. — Хватит нажираться!
— Ты будешь указывать мне, что делать? — пьяно расхохотался Уббе. — Разве ты понимаешь, что значит похоронить жену?!
Лицо Бьерна окаменело. Ивар понял, что тот едва сдерживается, чтобы не приложить Уббе лицом о столешницу. Необдуманные слова задели его, пробудили воспоминания, которые Бьерн, возможно, хотел бы навсегда запереть в себе.
Ивар хорошо знал эту историю, хотя и был совсем ребенком, когда Бьерн потерял единственную женщину, которую по-настоящему любил. Бизнес отца не щадил тех, кто приближался к семье Лодброков, и жестоко наказывал их любимых и родных людей.
Рванув бутылку на себя, Бьерн выдрал её из рук Уббе и хватил об пол. Стекло брызнуло в разные стороны, темный напиток окрасил пятнами толстый ковер. Уббе замахнулся, чтобы ударить Бьерна, но тот перехватил его руку.
— Успокойся.
И, наверное, ему многого стоило не начистить эту пьяную рожу.
— Тихо, Уббе, тихо. — Хвитсерк обнял брата за плечи. — Пойдем, тебе действительно нужен отдых.
Ивар наблюдал за ними. Ивар ни во что не вмешивался, хотя и чувствовал: здесь и сейчас их семья трещит по швам. Всё, что держало их вместе — наследство Рагнара. Смерть Рагнара. Месть за Рагнара. И две последние причины уже сделали своё. И смерть Маргрет обнажила все проблемы, до того скрывавшиеся под очень хреновым семейным фасадом.
То, что видели окружающие, было враньем, приправленным хитростью и врожденным умением притворяться, что всё и всегда о’кей.
Хит вывел Уббе из кабинета, и Ивар думал — что скажешь ты, старший единоутробный, если узнаешь, что твоя женушка спала с твоим самым близким другом, с твоим братом? Что перевернется в тебе, если сообщить, что Маргрет при этом ещё и была влюблена в Сигурда?
Хранить тайну или своими руками превратить трещину, пролегшую между его братьями, в пропасть?
— Что ты думаешь? — Бьерн вновь опустился в кресло. — Есть мысли, кто хотел убить их?
Ивар подался вперед, оперся локтями о столешницу и сложил руки под подбородком.
«Ты спрашиваешь моего мнения, Бьерн? Тебе не понравится, ох, как не понравится. И тебе лучше не знать о некоторых теориях, которые я держу в голове. Что же сказать тебе, Железнобокий? Что ты хочешь услышать?»
— Подумываю проверить Блэков, — произнес он медленно, в уме придерживая свои мысли о причастности Лагерты к покушению на Блайю (или Сигурда?). — А что? Есть идеи лучше?
========== Глава тридцатая ==========
Комментарий к Глава тридцатая
Aesthetics
Два чудных коллажа от Акары (а в гиф-варианте можно глянуть в её уютном паблике https://vk.com/myatniychaj)
https://pp.userapi.com/c845218/v845218359/1ae5c/44mzhmdp9VM.jpg
https://pp.userapi.com/c845218/v845218359/1ae7e/QeFKPVRIPbE.jpg
https://pp.userapi.com/c846216/v846216906/1fa5d/LVBRo8ujycc.jpg
https://pp.userapi.com/c840121/v840121716/7352a/oX26MYg_2sQ.jpg
Ида разглядывала заживающую ранку на ладони, пытаясь понять, зачем она заключила сделку с Дьяволом. С детства мать рассказывала ей, что черти заставляют подписывать договоры кровью, но для маленькой Иды все это было не более, чем сказкой. С годами она только убедилась, что и черти, и бесы, и Дьявол придуманы людьми, чтобы держать в узде природу других людей, но никак не могла избавиться от стойкой ассоциации теперь.
Когда кровь Ивара Бескостного окропила её ладонь, когда их ДНК смешивались, Иде почудилось, будто она заключила договор с самим Люцифером, который, как известно, был прекраснейшим из ангелов.
Этот ритуал пугал Иду и возбуждал одновременно, заставляя кровь в её венах вскипать. Она думала: человечество может прикрываться цивилизацией, но в природе людей всегда останется что-то языческое, взывающее к темным ночам первобытных времен и древним богам, существовавшим до прихода Христа. Далеко не все способны признать эту часть себя и постараться жить с ней в гармонии. Лодброкам это удавалось.
В глазах Ивара Ида видела пламя древних костров. Их огонь обжигал её, уничтожая и очищая. В голосе Ивара, обычно лукавом, как у трикстера, Иде чудился шепот жрецов и молитвы Одину. И её рациональность — её оплот и её единственная поддержка в очередной раз пошатнувшемся вокруг неё мира — дала сбой, как при подаче электричества. Ида почти видела себя охваченной тем же безумием, что бурлило в крови Лодброков, творило их внутренних монстров. А потом эти монстры выползали наружу, разрушая всё, к чему прикасались. Разрывая на части тех, кого Лодброки любили, потому что чудовища привязанностей не знают.
Она дотронулась до коросты, покрывающей порез, и вспомнила, как Ивар смотрел на неё: будто голодный волк на добычу, что сама шла к нему в руки. Будто змей, решивший пожрать солнце. Ида не могла понять, был ли Ивар доволен их сделкой, или сам не понимал, зачем соединил их окровавленные ладони, хотя простого слова «согласен» было бы достаточно? Ида вспоминала, как внутри неё всё вспыхнуло, будто зажженую спичку поднесли к бочке с бензином, и на миг ей захотелось провести ладонью по щеке Ивара, оставляя на его светлой коже кровавый след, а затем коснуться языком этой полоски крови.
Сотворить ему на лице багровую раскраску смерти, олицетворяющую его безумную душу лучше, чем что-либо еще.
Даже сейчас, просто думая об этом, она чувствовала, как волна непрошеного тепла стремится по груди южнее, туда, вниз, и сворачивает внутренности в тугой, болезненно-сладкий узел. Ида думала: в каждом из нас есть темная сторона, и её тьма сейчас рвалась наружу, ибо на миг ей позволили соединиться с чужой. Интересно, может ли безумие передаваться вместе с кровью?