— Кыш, кыш!
— Куда? — Он очнулся.
— В лес! За грибами! За лисичками! Корзина на веранде, фонарик на полке у двери. К Черному озеру, за Черный ручей, там много грибов. Где кладбище, знаешь? Ну так быстро, давай же, давай!..
Стив метался в темноте непонятно где — какие-то углы, стены, ступеньки…
— Шоссе повернет, а ты прямо — и за шлагбаум, и в лес. Потом левее наискосок. Ноги сами приведут. Видел лисички? Увидишь — узнаешь. В них китайское что-то. Вдоль тропинок смотри. Помногу растут. Ну, давай же, быстрее, поторопись. Кыш, кыш! И чтобы без лисичек не возвращаться!
Последние слова звенели у него в голове, когда ноги пытались удержать его на асфальте улицы Осипенко. Стива шатало, мотало из стороны в сторону, а он торопился вперед с фонариком и корзиной.
Озерная улица освещалась лампами с высоты бетонных столбов — света хватало, даже когда улица стала просто дорогой, но Стив не выключал все равно фонарик. Ему навстречу по обе стороны неслись темные сумасшедшие высоченные сосны, но как-то пунктирно у них получалось — то все сборище действительно стремило бег свой, то становилось на время незримым, чтобы снова зримо навстречу рвануть уже в обновленном составе. Стиву даже показалось, что на нем сапоги-скороходы и что по четным широченным шагам он зряч и внимателен, а по нечетным — слеп и беспамятен. Только спешил Стив не потому, что спешил, а потому, что на бегу чувствовал себя устойчивее.
Появилось кладбище — Стив сбавил темп.
Он даже не запыхался.
Озерная резко поворачивала налево — к Щучьему озеру, но Стив не забыл, что надо прямо идти.
Прямо идти был шлагбаум и непроглядная лесная дорога, и темень — не видно ни зги (it is pitch — dack). Фонарик был тут определенно полезным. The flashlight was definitely useful here.
Ноги повели Стива за шлагбаум вперед по дороге в лес и остановили перед загородившим путь препятствием. То был человек. Живой. Вероятно, живой.
Он стоял посреди дороги и не позволял себя обойти.
— Хватит светить в лицо!
Стив отвел фонарик. Был человек узнан.
— Где тюбетейка? — спросил Стив.
— Посвети на себя и не задавай глупых вопросов.
Посветил на себя.
Без-тюбетейки сказал:
— Владычица морей!.. Какая встреча!
— Что ты делаешь тут? — спросил Стив строго.
— Стою и не пропускаю.
— Меня?
— Всех. И тебя тоже. Других пока не было никого.
— Я иду за волчками.
— Там нет волчков.
— Почему я должен верить тебе? — спросил Стив. — В лесу очень много волчков.
Без-тюбетейки сказал:
— Я потерял машину.
— Это запой, — сказал ему Стив.
— На себя посмотри, приятель! Ты в курсе, что у тебя корзина в руке?
— Я угорел.
— А для чего?
— Не знаю, но я теперь угорелый.
— Держись, приятель! Главное — не расслабляться. Ты не одинок, всегда помни об этом. Я потерял всё. Машину, тюбетейку, жену. Молодость, надежды, солнце. Ты уверен, что сейчас ночь?
— Твердо!
— Хорошо тебе. У тебя есть цель. Представления о Вселенной. А выпить… есть у тебя?
— Нет.
— Тогда на!
В руке у него возникла уже открытая бутылка, и он протянул ее Стиву.
Впервые в жизни Стив пил водку из горлышка.
Без-тюбетейки выпил вторым.
Он спросил Стива:
— Одного не понимаю, почему ты не хочешь меня пропустить?
— Ты свободен, — сказал Стив, отстраняясь.
К своим переводам из поздней Ахматовой, опубликованным в третьем номере The Findings, Стив Роут предпослал небольшое вступление, в котором среди прочего признавался: «Невозможно забыть воздух Комарова. В знаменитой „зеленой будке“, до сих пор принадлежащей Литфонду, я провел полночи и встретил рассвет в дремучем лесу. Я вернулся из Комарова совсем другим человеком».
В этих словах молодого переводчика некоторые нашли претензию на обладание особыми моральными правами, допускающими прерогативное понимание предмета. Другие здесь распознали намек на какой-то реальный опыт, о котором автор не желал распространяться. Как бы то ни было, признание выглядело по меньшей мере загадочным. Что за ним стояло и стояло ли вообще что-нибудь определенное, сказать трудно, и, может быть, всех труднее было самому Стиву. Он действительно избегал рассказывать о своем посещении Комарова, а что до встречи «рассвета в дремучем лесу», то помимо этого неясного высказывания никаких других свидетельств о своих ночных лесных приключениях Стив общественности не предъявил — ни печатных, ни устных. И на то было немало причин, главная из них — он ничего не помнит.