Стив сам не знал, дорого ли ему сейчас это ощущение нереальности — возможно, нет, и тогда он нуждался в простых подтверждениях наличия под подошвами тверди, в предметах — весомости, в пище — вкуса, и в частности в кофе — аромата и крепости, но никак не горьковатости, ценимой российскими потребителями; а может быть, да, и тогда эта зыбкость, тревожащая душу… — тут он терял мысль. Мимо проходил товарный поезд, он был одновременно реален и нереален — что может быть очевиднее грохочущих вагонов-цистерн? — но поезд был бесконечным, действительно бесконечным, вагоны все шли и шли, шли и шли, шли и шли, и в какой-то момент Стив сказал себе: «Не может быть» — в тот же миг состав прекратился.
Самым фантастическим было то, что он сидел за столиком в этом придорожном монрепо с чашечкой эспрессо перед собой и ключом от дачи Ахматовой в кармане.
Он набрал заветное: «будка Ахматовой», — посыпалась лавина ссылок. «Ахматовская „будка“ не может стать музеем…» «Петербургские писатели опасаются за сохранность дачи…» Стив узнал, что несколько лет назад домик Ахматовой ограбили — унесли старый сундук, хранившийся на чердаке. А кроме того, на этот мемориальный объект регулярно покушаются некие коммерческие структуры. Стив не вдавался в подробности местных склок, его больше заинтересовало сообщение Светланы Крючковой.
Актриса Светлана Крючкова рассказывала: «Мы снимали в „будке“ фильм об Ахматовой. И знаете — я все время чувствовала ее присутствие».
Стив не видел этого фильма и не знал, как выглядит актриса Крючкова, но Крючкова играла Ахматову, а Стив Ахматову хорошо представлял. Он и Крючкову теперь представлял похожей на Анну Андреевну. Для пущей убедительности Стив простым движением пальцев увеличил размер шрифта на экране. Во время съемок актрисе казалось, что кто-то подсказывает ей текст роли. А вот еще: двое из съемочной группы — «двое наших мужчин», как назвала их Крючкова, — захотели переночевать в будке — обоих донимали таинственные шорохи, а одного подбросило на кровати.
Так и сказано: «…подбросило на кровати».
Стив поднял глаза: к нему подходил человек в тюбетейке. В одной руке он держал бутылку, в другой — башенку взаимовставленных одноразовых стаканчиков.
— Хвост поверху. Не унывай. Уныние — грех.
— Это не так, — ответил Стив.
— Не грех? — удивился Тюбетейка. Он улыбался, его глаза выражали заботу.
— Я не унываю. И не пью, — поспешил добавить Стив, потому что он увидел, как Тюбетейка отделяет пластмассовый стаканчик от прочих, вложенных друг в друга. Получился даже не один, а целых три неразлепленных стаканчика — был бы один, ветерок мог бы сдуть его со стола, а утяжеленную комбинацию из трех он лишь опрокинул. Строенный стаканчик совершил полукруг по столу и уткнулся в блюдце с чашечкой кофе. Не надо было поднимать, а Стив поднял и поставил и, хуже того, придержал рукой на столе, чтобы не опрокинуло снова.
Тюбетейка плеснул ему водки.
Стив отдернул от стаканчика руку, словно отклонив угощение, но было поздно уже — стаканчик, наполненный на треть, больше не боялся ветерка.
— Будем живы, — сказал Тюбетейка.
— Я много не пью, — принужденно чокнулся Стив и сделал маленький глоток.
— А я неделю уже. Скоро конец. Ты где живешь? Я — на проспекте Ветеранов. Недалеко от торгового центра. А ты?
— На улице Рубинштейна.
— Ты знаешь, кто такой Рубинштейн? Ты слышал оперу «Демон»?
— Я слышал оперу «Демон».
— Где ты мог слышать оперу «Демон»?
— В записи семьдесят четвертого года.
— Ты из какой страны?
— Акцент? — спросил Стив.
— Видно же.
— Из Англии.
— Бекингем, — сказал Тюбетейка. — Только не говори мне, что Нельсон великий адмирал. Британский флот — это миф. Вспомни Нахимова. Испанский — тоже миф. Потерять Великую армаду… Голландский — ничего не скажу. Но все в прошлом.
— Я пойду, — сказал Стив.
— Подожди. Можно тебя попросить? У меня в лесу машина стоит. Мне не выехать. Видишь какой. Ты сможешь. Отвези меня в город, на проспект Ветеранов, пожалуйста. Я покажу дорогу.
— Я без прав, — сказал Стив.
— Я тоже без прав.
— Я не вожу.
— Совсем?
— В России — совсем.
— Почему?
— Много сумасшедших на дорогах.
— Это да. Но мы с тобой тихо.
— И потом, я уже выпил.
— Это не считается.