— Мы потеряли ощущение пространства, сын. Нам стало все равно — куда и как добираться. Мы не планируем своих выходных дней и отпусков. И праздники не планируем. Не готовимся заранее и задолго. Спим спокойно по ночам, не волнуясь и не вскакивая, чтобы посмотреть на часы — не опоздать бы!
— Ну, вот что, — прервала его мать.
Вообще-то они были «папа» и «мама», но с первого класса Витьку приучали, что взрослый человек — а школьник уже достаточно взрослый — должен говорить отец и мать. И даже думать так. Потому что нечего тут… Он шмыгнул носом и тут же получил замечание, что есть ведь платок, и нечего тут, понимаешь.
А мать продолжала:
— Раз тебе так все плохо…
— Да не плохо мне, не плохо, — пытался что-то сказать отец.
— …То я тебе сделаю хорошо. Как в древности, — она уже что-то набирала, что-то отсылала, что-то получала, судя по мелодичным сигналам из динамиков. — Вот, получай!
…
Сегодня из квартиры вышли, когда на улице было еще темно. Витька зевал, не выспавшись. Он пытался объяснить родителям, что надо высыпаться, но мать смеялась, а отец был возбужден и все куда-то звал, горя глазами.
Они долго шли пешком. А мать еще говорила вполголоса, что надо было и чемоданы аутентичные попросить, и чтобы нагрузка была, как положено. Самое настоящее метро, как в кино, довезло их до вокзала.
Вокзал пах.
Витька не знал, чем. Просто слов таких не знал и запахов. Но вокзал пах совсем не так, как воздух в квартире или во дворе, или даже в школе.
— Вот наш поезд. Ровно сутки, — улыбалась мать.
А у отца горели глаза, ему хотелось все пощупать, потрогать, чуть ли не лизнуть.
Теснота, толкотня, высокие полки, куда сразу подсадили Витьку, чтобы не мешался. И он смотрел сверху круглыми глазами, не понимая ничего. А откуда-то взявшийся народ штурмовал узкой проход, тащил какие-то несусветно огромные чемоданы и мешки, упихивал все, утирал пот, громко здоровался, раздевался, скидывая старинного вида пальто и шубы, ругался на проводников в серых мундирах, что все слишком тесно и жарко, требовал чаю…
— Чай после отправления. Приготовьте ваши билеты!
А потом пошло веселье. Витька даже и не знал, куда интереснее смотреть: за окно, за которым проносились деревья, какие-то холмы, дороги со стоящими машинами, или вниз, на то, как там и что в вагоне.
Тем более, что смотреть в окно иногда просто не получалось. Вот вдали какие-то животные. Мать говорит, что это коровы пасутся. А Витьке же не видно! Он уже и так, и этак пальцами по стеклу — не увеличивается! Не масштабируется.
— Стекло мытое, — сказал проводник, поглядев на Витьку. — Простое стекло. Настоящее.
И ушел делать чай.
— А я пока тут посижу, — сказала какая-то бабка, присаживаясь на мамкину постель.
— Что значит — посижу? — удивилась мать.
— А у меня место верхнее, да и боюсь я наверх лезть. Потом же все равно спускаться, чтобы в туалет, или там чаю попить. Вот и посижу пока до ночи тут. А что?
На отцовское место присел мужичок, не снимающий кепки даже в вагоне. Он потел, вытирал пот большим платком, прятал в карман, снова потел, снова… Суетился весь как-то. Порывался поговорить:
— Во, пацан, сидишь там наверху? Это правильно, правильно… Кто наверху — тот и прав всегда. Как звать-то? А эти, значит… Ага, ага… И куда вы?
Тут вмешивались родители и объясняли Витьке, что с незнакомыми людьми разговаривать не стоит, а тем более не стоит рассказывать, кто и куда, и зачем. Почему нельзя? А нипочему! Сказано так, ясно, сын?
Витьке не было ясно. Ему многое было странно. А еще он устал от тряски, от постоянного шума, от толкучки и от тесноты. На его полке даже просто сесть было невозможно. Слишком низко потолок.
Ужин был странный. Такой раньше ругали «сухомяткой». Все было жирное или сухое, завернутое в разные бумажки и пакетики. Запивали странным чаем из стаканов в аутентичных подстаканниках. Это отец сказал в восхищении, рассматривая выдавленные фигуры:
— Аутентичные подстаканники! Это ж…
— А то! — гордо сказал проводник. — У нас — все такое!
Они все ехали и ехали. Ехали и ехали. Уже кружилась голова от стука колес и постоянного дергания. Уже не хотелось ни есть, ни пить. Спать хотелось — но спать было неудобно. Потому что было жестко. А еще было жарко. Открывать же окно было нельзя, потому что бабка кричала, что заболеет от сквозняка, и какие же все не культурные…