В больнице
Восковые фигуры в бойницах,Тонкие, как слова,Ты грустишь, тебе хочется близкого,Тихого, сладкого,А воздетые по больницамРуки, сестры, врачиТебя мучают, пачкают.На кровати, в углу,В белом, нечистом, рваномПодчиняешься ультиматуму —Посетителей нет еще, рано ведь.И глаза как снежинки, как капелькиЗастывают на стенке на кафельнойС умывальником.А кровати на ножках-прутикахСоставляются, тикают, шамкают,Но придут ведь, сотрут их в прах,И больницу выследят, сцапают.Но никто не приходит – рано ведь,А больница хозяином, деспотомРазжигает тяжелую раны медь,Как детство зло.
«Проваливаясь в небытие…»
Проваливаясь в небытие,Я узнаю черты оседлостиСреди знамен, усталости и серости,Как среди красок черное лицо.Подрагивая на ходу, выдавливая взгляды,В мгновения запаздывающие вглядываясь,Как люди по трамваям в ватниках,Я и в движении на якоре.Разросшееся раньше убираю,Сворачиваю устремленья, как газетыИ скверы, пыльные, как лето,Тоскливо спят в кольце трамвайном.Лишь движется твое лицо, и руки, как две лентыВ пределах скверов и трамвайных остановок,И эти ощущения как новость,Как одичалость, счастие и верность.
В Риге
Орган, чередующий муки,И вроде совсем любовь.Кафе и соборы, как мухи,И трески разорванных слов.На этих старинных проулкахЗастывшая статуей сна,Ты вяжешь притворство из звуков,Созвучное вязкости дня,Косые проулки в просветах,Негрубая яркость цветовОдежды, пропахшей рассветом,И руки длиннее мостов.Как музыка тонкие тениИ шевеленье шагов,Белья кружевное движение,Спадающего с куполов.Разъезды всегда, как похмелье,И было иль не было все,Быть может, за замкнутой дверьюСвершалось притворство мое.Звонков отрешенных гуденье,Спокойствие вязкое слов.Как глупо искать продолженьеИстории прошлых веков.
«Так много ртов и так немного пищи…»
Так много ртов и так немного пищи.Во ртах, как ролик, катится напев,За окнами пурга, в ней бьется пепелище,И в окна кто-то смотрит, отупев.Я брошу все и выйду, и присяду,Обступит окнами глаза слепящий снег,Я буду сине и смешно из садаГлядеть в глаза за окна, спрятав смех.Грешно подумать, я хотел отмщенья,Себя измучить, вывернуть и сдатьИм, как пальто. Так только отпущеньеПриходит в комнаты, и музыка под стать,Она обсела все углы и плачетПьяниссимо и тонко, как фарфор,Я с ней уйду, не глядя, наудачу,И в спину нам уставится укор.
«Разрезы листьев, бульканье воды…»
Разрезы листьев, бульканье воды,Смешение и резкость, как усталость.Мне ничего в гостиной не осталось.Удары клавиш, как удар судьбы.Притворство, и натяжка, и привычкаТянуться без желания достать,Дотронуться без влажности и встать,Уйти, как вынырнуть, и соскользнуть вторично,И в слякоть лечь, и в жиже умереть,Прислушиваясь к долгим мукам плоти.А вычурность во мне черней дыры полотен,Замызганных от сотни раз глядеть.И снова резкость, как охрип зевкаУсталостью, венчанием конца.
«В лиловом, быть может, от теней лиловым…»
В лиловом, быть может, от теней лиловымКазавшимся платье, в лиловых чулкахИграла чего-то, казавшимся долгимИ нежным отрывком из розовых фраз.И паузы были тихи и покорны,Как платье лиловы. Высокая трельВ коробке тяжелых и низких аккордов,Тяжелые фразы, холодный апрель.Но май будет жарким и солнечным, нежным,И будем лежать, загорать и стеречь,Но больше не будет лиловых и прежнихПод мячики музыки тоненьких встреч.Покорно и нежно, глядясь в эту память,Чего-то надумаем, вспомним, зачем,То потянемся к центру, как лен —Та,Как сель.Но там будет черный, пустой и тревожный,Рассудочный, ложный и душный апрель.
«Столько зелья, и цветов, и звуков…»
Столько зелья, и цветов, и звуков,Как в импрессионистских маленьких картинках,В этом имени, как обостренье слуха,В этом неожиданном – Марина.Столько отражений, боли, счастья,Столько неожиданных сомнений,Столько – обострение напастья —Новых чувств и новых вожделений.Столько стертых, так недавно нужных,Разных рук, гостиных и каминов,С этим новым милым полукружьем,С этим миром – именем Марина.