Не скажу, что она как-то на меня всерьез повлияла. Точнее совсем не тем образом, каким по идее должна была. История оказалась весьма интересной, пугающей и ужасной, но меня зацепили вовсе не какие-то конкретные повороты сюжета, идеи или персонажи, а та шальная мысль, которую я поймала за хвост, пока читала. Каким-то непостижимым образом я внезапно поняла, что хотела бы оказаться на месте Миранды. Мне захотелось стать пойманной жестоким и властным человеком и оказаться запертой им в подвале его дома.
В фантазиях мой тюремщик был совсем не похож на Фредерика Клегге. Полная противоположность. Он был уверенным в себе, умным, образованным, сильным и жестким. Его невозможно было выбить из колеи, и в его руках я становилась точно мотылек, которого он может раздавить одним мановением пальца. Но он любил меня и, несмотря на всю суровость и страшные наказания за попытки к бегству или хоть малейший признак непослушания, в обычное время заботился обо мне и ухаживал. Он держал меня в темнице на длинной цепи, но одевал в красивые платья, которые сам выбирал по своему вкусу. Кормил самыми лучшими и свежими яствами, приносил книги, которые считал полезными для моего образования, и краски с бумагой, чтобы я рисовала для него картины. Я была его сокровищем, птицей в золотой клетке, а взамен от меня требовалось только быть кроткой, послушной и любить его безоговорочно.
С одной стороны мое бунтарское и своенравное существо сопротивлялось такой фантазии, где за меня решают все, вплоть до того, что мне есть и читать, но с другой в ней было так уютно, приятно и тепло, что я не могла так просто выкинуть ее из головы. Я придумала себя очень странного «прекрасного принца», самого настоящего темного рыцаря, злого короля, и мне очень хотелось оказаться в его руках. Но в реальном мире никто из встречаемых мне мужчин и тем более подростков-сверстников ни капли не походил на придуманный образ, так что в какой-то мере я была спокойна. Пускай в глубине души грызла жалость от того, что мои мечты так никогда и не воплотятся в жизнь.
С той поры странные фантазии крепко поселились в моем разуме, рядом с мечтами об успешной учебе, поступлении в колледж и самостоятельной безбедной и беззаботной жизни. Я продолжала бороться за свою независимость и успех, но в то же время не могла отказаться от того, чтобы не представлять себя пленницей и рабыней жесткого лорда. Я воображала себя Персефоной в чертогах Аида и фантазировала о том, как он одевал меня в платья из черного шелка и бардового бархата, одаривал золотом и серебром… И пускал по моему следу гончих и охотников, если я пыталась сбежать. Меня приволакивали к нему истерзанную собачьими клыками и когтями, и в наказание мой царственный муж щедро охаживал меня многохвосткой, после чего относил обратно в опочивальню и любил меня, пока я, захлебываясь слезами, просила у него прощения.
Я представляла себя заложницей маньяка, который похищал меня и прятал в своем огромном доме на отшибе. Он приковывал меня цепями и кандалами к огромной железной кровати в самой дальней и затхлой комнате, заботился обо мне, кормил и обмывал, но в то же время играл, как с бездушной куклой, истязал и мучил. Изучал мое тело то руками, то ножом, забавлялся со мной и так и этак, а я никак не могла ему сопротивляться.
Мне нравились фантазии, в которых, пока я спала, мой возлюбленный занимался со мной любовью без моего на то ведома, или те, в которых я сопротивлялась ему, кусалась, царапалась и орала до сорванного голоса, пока он рвал на мне одежду и имел как какую-то сучку. Я любила свои мечты и безумно их боялась.
— Ты даже не представляешь, какие идеи только что мне подкинула, — с коварной усмешкой таинственно протянул Роберт. Ава тихо фыркнула и закатила глаза.
— Да ладно, не такие уж и интересные у меня тогда были фантазии, — язвительно отметила она. — Мне и так было жутко от одной только мысли, что меня заводят идеи насилия и подчинения, а уж представить что-то жестче… Сказал бы кто мне тогдашней, что я стану творить, когда вырасту, то никогда бы не поверила. А так… Сплошное связывание, дисциплина и ролевые игры.
— Для тебя, — заметил Рид. — Но, если подойти к твоим подростковым мечтам с толком, можно выстроить очень интересные сценарии.
— Да? — игриво усмехнулась Ава. — Удивишь меня как-нибудь?
— Обязательно, — сладко пообещал Роберт. — Но мы что-то отвлеклись.
— Да, действительно, — со слегка смущенной улыбкой согласилась Хейз. Немного помолчав, она облизнула губы и вновь принялась за свой рассказ.
— В общем и целом мои мечты и реальные цели сильно разнились. Я не понимала, почему так происходит, но и не особо пыталась контролировать свое воображение. К тому же, по мере моего взросления, меня все больше и больше завлекали мысли о сексе. Фантазии становились все более откровенными и смелыми, и я с упоением искала источники для вдохновения. Смотрела вместе с Эммой тайком от мамы разные взрослые фильмы, вроде «Девяти с половиной недель» или «Дикой орхидеи». Сестре тоже было очень интересно, но ее увлекала более мягкая и нежная, романтичная любовь, а не те намеки на контроль и жестокость, которые манили меня.
С книгами везло меньше. Чисто дамские романы убивали меня своими дурацкими сюжетами и ужасным языком, а читать что-то более серьезное и запретное я боялась из-за мамы. Все-таки я была недостаточно взрослой, чтобы в открытую читать подобные истории. Хотя иногда мне везло. Так я прочитала «Ребенка Розмари», будучи уверенной, что читаю просто интересный ужастик, а на деле открыла для себя эротическую сцену, будто списанную с моих собственных фантазий. Стоит ли говорить, что потом я еще долго ею бредила, воображая себя на месте Розмари, а в роли Дьявола кого-нибудь из любимых актеров или певцов.
И отдельно мне очень нравилось то, как описывалось в книге утро Розмари после достопамятной ночи. Как она проснулась вся уставшая, измученная и исцарапанная, с порезами на бедрах с внутренней стороны. Этот образ крепко отпечатался у меня голове, и начало казаться, что кровь и множество ранок на женском теле выглядят очень красиво и весьма сексуально. Я даже как-то специально исполосовала себе ноги под юбкой мелкими царапинками и, несмотря на все неприятные ощущения, чувствовала себя чертовски привлекательной и раскрепощенной… О боже, Рид! Не улыбайся так!
Роберт невинно моргнул и, быстро стерев хитрющую ухмылку, с наигранным непониманием посмотрел на смущенно насупившуюся Аву.
— Я, может, делюсь самым сокровенным, а ты меня сбиваешь, — пожурила его девушка.
— Ничего не могу с собой поделать, — не особо стараясь оправдаться, ответил Рид. — От твоих откровений в голове столько идей и планов…
— И после того, что ты со мной сегодня сделал, тебе придется их отложить на достаточно долгий срок, — едко парировала Ава. — У меня все тело до сих пор болит.
— О, милая, ты гораздо сильнее, чем думаешь, — ироничным тоном заметил мужчина, и Хейз невольно громко прыснула.
— Все, прекращай меня смешить, — с улыбкой потребовала она. — Ты сбиваешь с мысли.
— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился Роберт и вдруг посмотрел на Аву очень серьезно. — Твоя мама именно тогда тебя впервые поймала?
Хейз тут же помрачнела и отвела взгляд. Помолчала с минуту и сглотнула тяжелый ком в горле.
— Да, примерно… — тихо ответила она. — Когда мы переехали в Штаты…
Она снова напряженно замолчала, затаив дыхание, и медленно процедила воздух сквозь сжатые зубы. Говорить об ужасах былых времен оказалось далеко не просто, но раз начало было положено, стоило продолжать свою исповедь со всеми, даже самыми неприглядными и ненавистными деталями.
— Мама с огромным усердием работала в огромной международной страховой фирме, добилась большого успеха, и в итоге ей предложили возглавить чикагский филиал. Но она согласилась, не задумываясь и ни с кем не советуясь. Не знаю, как она смогла разрулить этот момент с папой, но ей все-таки удалось собрать все нужные документы, взять нас с Эммой в охапку и практически налегке переехать в Штаты.
Мы с сестрой были в ужасе. Новая страна, новый дом, новая школа… Да и жили-то поначалу в маленькой старенькой квартирке, где нам троим дико не хватало свободного пространства. Первое месяцы мы с Эммой ради протеста разговаривали исключительно на гэльском, дома и в школе, чем ужасно раздражали маму, но то был бессмысленный и глупый бунт. Мы опять ничего не решали и ни на что не могли повлиять.