— Но наука движется вперед, — возразил Аррамбиде. — Раньше сотни тысяч людей погибали от эпидемий желтой лихорадки.
С. дожидался удобного момента, чтобы уйти, не обижая Маруху, но тут никак не мог себя сдержать и совершил то, что поклялся никогда не делать: вступил в спор с Аррамбиде. Конечно, сказал он, все это в прошлом, и теперь вместо холеры мы имеем азиатский грипп, рак и инфаркты. На что доктор Аррамбиде, иронически усмехаясь, готовился возразить, как вдруг кто-то начал перечислять мучения и пытки в концентрационных лагерях. Стали приводить примеры.
Одна гостья вспомнила, что в «Туннеле» говорится о случае с пианистом, которого заставили съесть живую крысу.
— Какая мерзость! — воскликнула другая.
— Может, и мерзость, но это единственное стоящее место в романе, — сказала упомянувшая о нем, предполагая, что автор где-то далеко. Или что он рядом.
Тогда-то в спор вмешался тот человек. С. казалось, что его представили как профессора чего-то на философском факультете.
— Читали вы статью Виктора Голланца[66] в «Сур»?[67]
— Не говорите мне о Виктории, — сказала особа, похвалившая единственное удачное место романа.
— А я говорю не о Виктории, — возразил профессор. — Я говорю о статье Виктора Голланца.
— Ну и что там, в этой статье?
— Он рассказывает, что происходило в Корее, когда применили бомбы с напалмом.
— Бомбы с чем?
— С напалмом.
— Бомбы с напалмом, — уточнил доктор Аррамбиде, — применяли не только в Корее. Их применяют везде.
— Пусть так, ну и что с того? — спросила особа, упомянувшая о крысе. Тон ее голоса был отнюдь не ободряющим, она явно не ожидала чего-либо интересного от статьи, не имеющей отношения к Виктории.
— Он рассказывает, что они видели странное зрелище — человек стоял, раздвинув ноги, слегка наклонясь вперед и раскинув руки в стороны, чтобы не прикасаться ими к телу. Вроде классической позы шведской гимнастки. Глаз нет. Тело едва прикрыто обгоревшими лохмотьями. Обнаженные места, а их было много, чернели от толстого слоя коросты, испещренной желтыми пятнами. То был гной.
— Какой ужас! Какая гадость! — воскликнула особа, упомянувшая крысу.
— А почему он так стоял, раскинув руки и не двигаясь? — спросила сеньора, не питавшая симпатии к Виктории Окампо.
— Потому что он не мог дотронуться до своего тела. От малейшего прикосновения могло лопнуть.
— Что могло лопнуть? — спросила недоверчивая дам!
— Кожа. Не понимаете? Образуется жесткая, но очень непрочная корка. Жертва не может ни лечь, ни сесть. Приходится все время стоять, раскинув руки.
— Чудовищно! — комментировала сеньора, все время ужасавшаяся.
Но ненавистница Виктории Окампо все хотела уточнить:
— Ни лечь, ни сесть? А можно узнать, что они делают, когда устают?
— Голубушка, — ответил профессор, — мне кажется, в этом случае усталость не самое худшее. — И продолжил: — Бомба начинена сгущенной нефтью. При взрыве нефть так сильно прилипает к телу, к коже, что человек и нефть горят как единый факел. Но слушайте, Голланц приводит другой случай: как-то ночью он увидел двух огромных безобразных ящериц, они медленно ползли, издавая рычание и стоны, а за ними целая череда таких же ящериц. На несколько секунд Голланца парализовал страх и отвращение. Откуда могли взяться эти мерзкие рептилии? Когда немного рассвело, загадка разъяснилась: то были люди, обожженные огнем и лишившиеся кожи, любой твердый предмет, на который они натыкались, причинял им страшную боль. Еще через несколько мгновений он увидел, что по дороге вдоль реки движется вереница существ, похожих на жареных индеек. Кто-то едва слышным, хриплым голосом просил воды. Они тоже были обожженные. С костей рук, как вывернутые перчатки, свисала, держась на кончиках пальцев, облезшая кожа. В полумраке двора он еще разглядел множество детей в таком же состоянии.
Послышались возгласы ужаса. Несколько женщин отошли в сторону, явно недовольные таким проявлением дурного вкуса, а профессор, казалось, был даже удовлетворен произведенным впечатлением.
66
67
«