Антон Фарб
Авадон
Посвящается Светленькой,
без которой я бы никогда это не написал
Часть первая
1
Инженер Петерсен погиб в ночь на четверг, а в пятницу утром Лимека вызвали в Управление.
Лимек как раз заканчивал бриться, когда ржавая труба пневмопочты, проложенная по потолку ванной комнаты, гулко и протяжно взвыла. Правая рука Лимека, сжимавшая костяную рукоятку опасной бритвы, дрогнула, и Лимек зашипел от боли. Острое золингеновское лезвие рассекло кожу на виске. Лимек скривился, подставил лезвие под струю воды и поднял взгляд.
Обросший паутиной трубопровод пневмопочты пересекал заплесневелый потолок ванной наискось: от замазанного синей краской оконца над унитазом, мимо витого шнура, на котором висела лампочка над рукомойником, к отверстию над дверью. Сейчас эта труба начала мелко вибрировать, и на голову Лимеку посыпался весь сор, скопившийся на ней за долгие годы: мягкая, как пудра, серая пыль, дохлые тараканы и ржавая шелуха... Лимек выругался, отряхиваясь, и отступил в сторону, не сводя взгляда с трубы. Вибрация нарастала, сопровождаясь низким угрожающим гулом, как будто за окном приближался поезд надземки.
Вскоре задребезжало зеркало и закачалась на шнуре лампочка, отбрасывая неверные тени на грязный кафель стен и чугунную ванну с брезентовой занавеской. Лимек поднял руку, чтобы придержать лампочку, и в этот момент труба испустила жуткий тоскливый полувизг-полустон. Из-за двери в комнату донесся громкий хлопок, похожий на выстрел, и все стихло.
Остановив раскачивающуюся лампочку, Лимек посмотрел на себя в зеркало. Из мутного потрескавшегося зазеркалья на него настороженно смотрел высокий, крепко сбитый мужчина лет тридцати, голый по пояс, с порослью черных волос на груди. На голове волосы тоже были черные, взлохмаченные со сна, и на узком хищном лице настороженно горели желтые волчьи глаза. Левая щека все еще в мыле, а над ней свежий порез: горячая струйка крови уже успела проложить извилистую дорожку в белой пене.
Лимек еще раз ополоснул лезвие, начисто выскоблил щеку и прижег порез одеколоном из пузатого флакона с резиновой грушей. Потом он погасил огонь в титане, закрыл воду и вышел в комнату.
Единственная комната, служившая Лимеку и спальней, и столовой, и кабинетом, была тесной и скудно обставленной. Из мебели в ней наличествовали только продавленный диван, на котором Лимек спал, обеденный стол с парой колченогих стульев, где он ел, платяной шкаф, хранивший его небогатый гардероб, и бюро возле окна, где Лимек работал и хранил документы. Над бюро висела черная тарелка радиорепродуктора, встретившая Лимека хриплым бормотанием:
— ...прослушали сигналы точного времени. В Авадоне восемь часов утра. Прогноз на сегодня. По данным башни Сарториуса, резких колебаний не ожидается. Предполагаемый уровень эманаций — три целых пять десятых балла по шкале Тангейзера. Начало комендантского часа ровно в полночь. А сейчас минута джаза на нашей волне...
Под репродуктором изгибалась ржавая труба, начинавшая путь в окне ванной. На трубу был насажен гофрированный металлический цилиндр с вентилями, клапанами, манометром и жестяным сигнальным флажком.
Сейчас он торчал вверх.
Лимек медленно подошел к приемнику и потянул за флажок. Донце цилиндра откинулось, и прямо в ладонь Лимеку вывалился помятый гуттаперчевый патрон. Лимек открутил колпачок и осторожно вытащил свернутую трубочкой депешу.
Она была напечатана на дрянной желтой бумаге; у пишущей машинки западала буква «о». Депеша гласила:
А.Лимеку, частному детективу, к 11-00 явиться в Главное Управление Фабрики, пл. Авернуса 3, каб. 57.
Подписи не было.
Лимек сложил повестку пополам, бросил ее на откинутую крышку бюро и подошел к окну. Открыв форточку, он закурил первую за сегодня сигарету и попытался осмыслить, что бы это все значило.
Но в этот момент за окном — теперь уже на самом деле — загрохотал поезд надземки, и мысли Лимека утонули в оглушительном перестуке колес.
2
Кабинет 57 был огромен. Он занимал добрую половину последнего этажа Управления Фабрики. Пройдя овальный вестибюль с мозаичным полом, Лимек миновал двери из темного дерева и очутился в просторной зале, пронизанной солнечным светом. Косые лучи по-зимнему яркого солнца пробивались сквозь высокие, от надраенного паркетного пола до украшенного лепниной потолка, окна, задрапированные тяжелыми бархатными портьерами. В простенках между окнами стояли пальмы в кадках и мраморные бюсты на дорических постаментах.